Царское наследство

Олег Будницкий • 25 июля 2017
Тема царских сокровищ, якобы переправленных за границу последним российским императором, давно является излюбленным сюжетом многочисленных кладоискателей.

    О царских деньгах, хранящихся в английских, германских, американских банках, писали эмигрантские газеты еще с 1920-х годов. Особенно модной эта тема стала в российской периодике 1990-х годов, когда на страницах некоторых изданий стали появляться «достоверные» сведения о тоннах золота, отправленных Николаем II за рубеж.

    Тема царских денег неизменно привлекала внимание и западных историков. Наиболее основательное расследование провел британский финансист и историк, автор многочисленных сочинений о жизни лондонского Сити Уильям Кларк. Его книга «Потерянные сокровища царей» стала бестселлером. Надо сказать, что все относящееся к истории династии Романовых, близких родственников английского королевского дома, вызывает в этой стране большой интерес. На полках книжных магазинов в разделе русской истории, кроме книг о последнем императоре, можно встретить биографии разве что еще трех деятелей русской истории — Петра Великого, Екатерины II и — особы совсем уж не царских кровей — генералиссимуса Сталина. Проблема царских денег особенно занимательна для англичан, ибо чаще всего речь идет о счетах или в Английском банке, или в банке братьев Бэринг, многолетних партнеров российской казны.

    Проведя изыскания в разных странах и архивах различных банков, Кларк, правда, не нашел ни «царского» золота, ни царских счетов. Зато обнаружил нечто противоположное. Вступив на престол в 1894 году и узнав, что значительная часть личных денег царской семьи хранится в Английском банке, Николай II, будучи патриотом своего отечества и зная, что его страна прибегла к крупным заимствованиям на мировом финансовом рынке, счел невозможным держать свои личные сбережения за границей. Для Английского банка это был удар — потерять столь именитого и столь крупного клиента. Перевести царские деньги обратно в Россию при тогдашней банковской технологии было непросто. Процесс растянулся на несколько лет и завершился в 1900 году, причем для надзора за переводом был направлен в Лондон директор Государственного банка России Э.Д. Плеске.

    Автору этих строк удалось обнаружить новые материалы, которые, как нам кажется, могут поставить точку в многолетних спорах о царском наследстве. Мне посчастливилось получить доступ к российским дипломатическим документам, находящимся в одном из британских архивов. Среди прочих бумаг оказалась папка, озаглавленная «О заграничных имуществах покойного императора». Она находилась среди бумаг председателя Совещания российских послов в Париже (координационный орган, созданный бывшими послами Российской империи и Временного правительства) Михаила Николаевича Гирса и содержала переписку по этому вопросу, приобретшему в конце 20-х годов скандальный характер.

    Дело в том, что в начале 1920-х годов в Германии объявилась якобы чудесно спасшаяся при убийстве царской семьи великая княжна Анастасия. Наиболее активно в поддержку идентичности молодой женщины, не говорившей ни по-русски, ни по-английски (языки, принятые в императорской семье), и подлинной Анастасии выступили дети лейб-медика Евгения Боткина, расстрелянного вместе с царской семьей, — Глеб и Татьяна (по мужу – Мельник). Семья Боткиных жила в 1908-1914 годах в Царском Селе, а в период летних выездов в Крым дети врача играли вместе с царскими детьми — Марией, Анастасией и Алексеем. Поэтому свидетельство Боткиных, которые впервые встретились с «Анастасией» в 1927 году, произвело довольно сильное впечатление. Что же касается Романовых, то ни крестная Анастасии великая княгиня Ольга Александровна, ни другая сестра покойного императора, великая княгиня Ксения Александровна, новоявленную «племянницу» не признали. История «Анастасии» (она же Чайковская, она же Анна Андерсон) хорошо известна. Много лет спустя отсутствие каких-либо ее родственных связей с Романовыми было подтверждено на генетическом уровне. Для нас в данном случае имеет значение, что история с «Анастасией» послужила толчком для проведения «служебного расследования» о царских вкладах.

    В октябре 1928 года Глеб Боткин обратился с открытым письмом к великой княгине Ксении Александровне, обвиняя сестру царя в том, что она отказывается признать «Анастасию» по материальным соображениям. «Факты таковы, — писал Боткин, — что существует крупное наследство покойного императора и его наследников, как в виде денег, так и недвижимости, включая суммы, принадлежащие лично великой княжне Анастасии Николаевне; все это теперь по праву принадлежит великой княжне». Боткин утверждал, ссылаясь на сообщения газет, что великая княгиня Ксения Александровна добилась через британские суды признания себя наследницей императора и его наследников, что она годами пытается мошенническими способами овладеть наследством императора и уже кое в чем преуспела и что многие сведения о царском наследстве стали ей известны лишь после того, как они были сообщены великой княжной Анастасией Николаевной.

    Письмо Глеба Боткина, бывшего дипломата, проживавшего в США, было перепечатано многими американскими газетами; появилось оно в извлечениях и в популярной «New York Evening Post» 29 октября 1928 года.

    7 декабря 1928 года российский финансовый агент (атташе) в США С.А. Угет (после отставки посла он исполнял также обязанности поверенного в делах в 1922-1933 и оказался последним дипломатом небольшевистской России, признаваемым зарубежным правительством), пересылая М.Н. Гирсу копию «гнусного письма» Боткина, писал (здесь и далее при цитировании документов соблюдаются особенности орфографии подлинника):

    «Мерзость его поступка только усиливается тем обстоятельством, что, по моем возвращении из Европы, он был у меня, и я привел ему исчерпывающие данные, доказывающие, что никакого, сколько-нибудь значительного, имущества за границей у покойного Государя не было и не могло быть. Насколько мне известно, лишь у Мендельсонов в Берлине остались небольшие вклады русскими процентными бумагами, сделанные Государыней на имя каждого из ее детей. Если не ошибаюсь, нарицательная сумма каждого из вкладов составляла 250.000 рублей». Угет, полагая, что письмо Боткина «содержит в себе все элементы для привлечения его к законной ответственности», считал, однако, что «не приличествовало бы достоинству Великой Княгини обращать внимание на подобный пасквиль».

    В то же время Угет писал, что «положить предел «легенде» о заграничных суммах Царя… является моральным долгом каждого, который осведомлен в несправедливости подобных слухов». Со своей стороны Угет информировал Гирса, что по поводу возможных царских вкладов в США прислал телеграфный запрос П.Н. Милюков, первый министр иностранных дел Временного правительства; тогдашний посол Ю.П. Бахметев «ответил решительным утверждением, что никаких фондов через него Государем в американские предприятия не помещалось и что вообще никаких Его средств в С.Ш.А. не имеется».

    «Враги и сторонники покойного Царя, — писал Угет, который отнюдь не был монархистом, — сходятся на одном, что Он был большой патриот, жизнью Своей запечатлевший преданность Родине. Поэтому, следует положить предел всем злонамеренным и безответственным толкам, возникшим в свое время в порядке революционной пропаганды, что якобы Он хранил крупные средства за границей. В то время, когда Россия лихорадочно искала всевозможных источников получения иностранной валюты, недобросовестно предполагать, что ее Верховный Глава держал, для верного обеспечения, Свои деньги за границей, а не обращал их во внутренние Военные Займы или на иные нужды войны. Временное Правительство, немедленно по переходе к нему власти, проверило эти слухи и, насколько я знаю, признало их вымышленными.

    Российского Правительства пока не имеется, поэтому официального удостоверения истины в настоящее время ожидать нельзя. Но в изгнании имеется достаточное число высших чинов ведомств Императорского Двора, Иностранных Дел и Финансов для того, чтобы перед беспристрастной соответствующей Комиссией дать авторитетные показания о ложности подобных толков. Не сомневаюсь, что представители Временного Правительства с полной готовностью поделятся всем тем, что, по прежнему высокому положению, им известно по этому делу. Ведь поднимаемый мною вопрос отнюдь не носит признаков монархических или демократических тенденций, а просто является нравственной обязанностью для каждого государственного или общественного деятеля установить правду, раз обвинения взводятся на Главу страны, которая не может более возвысить своего голоса».

    Указывая на статью «Легенда о капиталах Имп. Николая II», опубликованную в парижских «Последних Новостях» 6 ноября 1928 года, Угет подчеркивал: «…Надо, чтобы эта «легенда» была разрушена не при помощи репортерской заметки, а путем авторитетного расследования компетентным органом, результаты изысканий коего подлежали бы опубликованию в иностранной и зарубежной печати».

    Гирс предпринял энергичные шаги для производства расследования, благо что почти все компетентные лица были «под рукой». Он обратился с письмами к последним министрам финансов царской России, графу В.Н. Коковцову и П.Л. Барку. Коковцов посоветовал привлечь также служивших по Министерству Двора графа М.Е. Нирода и князя С.В. Гагарина, проживавших в то время в русском доме княгини Мещерской, бывшего директора Кредитной канцелярии Л.Ф. Давыдова, а также кого-либо из состава Временного правительства, упомянув живших в Париже бывших министров иностранных дел М.И. Терещенко и П.Н. Милюкова, военного министра А.И. Гучкова и А.Ф. Керенского, принимавшего «наиболее энергичные меры к розысканию всяких документов, изобличавших покойного Государя», и кончившего «торжественным заявлением о том, «что Царь и Царица невиновны в взводимых на них обвинениях». «Я не знаю, конечно, — писал Коковцов, — кого из господ последней категории согласились бы Вы пригласить в Совещание под Вашим председательством и кто из них согласится явиться» (Коковцов — Гирсу, 26 декабря 1928). Барк, постоянно живший в Лондоне, встретился с Гирсом 21 февраля 1929 года и дал главе российской «дипломатии в изгнании» необходимые разъяснения.

    Наконец, 26 февраля 1929 года у Гирса состоялось совещание «по вопросу о заграничных Имуществах покойного Императора Николая II и Его Семьи» при участии графа В.Н. Коковцова, последнего министра финансов Временного правительства М.В. Бернацкого, Л.Ф. Давыдова, начальника канцелярии Министерства Императорского двора князя С.В. Гагарина и барона Б.Э. Нольде, юрисконсульта Министерства иностранных дел при царском правительстве, а затем заместителя министра иностранных дел Временного правительства.

    Граф Коковцов, товарищ (заместитель) министра финансов с 1896 по 1902 год, министр финансов с февраля 1904 по январь 1914 (с непродолжительным перерывом в 1905-1906; к тому же с сентября 1911 по январь 1914 Коковцов возглавлял правительство), заявил, что вплоть до июня 1913 года до него не доходили никакие сведения о переводе царских денег за границу, касалось ли это Министерства двора, удельного ведомства, Кабинета его величества, Государственного банка или же какого-либо из коммерческих банков.

    «Впервые мне пришлось встретиться с вопросами Финансовой части Министерства Императорского Двора, — рассказал «под запись» Коковцов, — только в Июне 1913 г., при условиях, совершенно ясно сохранившихся в моей памяти и которые я готов подтвердить за полною моею моральною ответственностью.

    Граф Фредерикс обратился ко мне однажды по телефону с просьбою принять Управляющего Контролем Кабинета Его Величества Г. Федорова по секретному делу, которое не должно быть сообщено кому бы то ни было из членов моего ведомства и, по воле Его Величества, должно остаться исключительно в моих личных руках.

    В тот же день я принял Г. Федорова и узнал от него, что вопреки неоднократных возражений со стороны Графа Фредерикса, Государь Император категорически повелел немедленно перевезти в Россию все, принадлежащие Государю Императору ценности, в виде процентных бумаг, вывезенные в Берлин еще в 1905 г. и хранящиеся до сего времени в распоряжении Банкирского Дома Мендельсонов и Ко. Федоров не указал мне суммы этих денег и самого наименования их, но из беглого разговора с ним я вынес впечатление, что все эти ценности заключались преимущественно, если даже не исключительно, в русских процентных бумагах. При этом Федоров пояснил мне, что главная забота Его Величества заключалась в том, чтобы перемещение ценностей было произведено без всякой огласки и без таможенного досмотра на нашей границе, при котором нельзя уже избежать нежелательных разговоров. Из беседы с Федоровым я вынес заключение, что самое обращение ко мне делается исключительно как Начальнику таможенного ведомства (министр финансов по должности возглавлял и это ведомство. — О.Б.). Мы условились тут же, что я сделаю с моей стороны простое распоряжение, чтобы Вержболовская таможня приняла просто счетом количество «мест», которое будет доставлено из Берлина за печатями Кабинета Его Величества, сверила их вес с фактурою дома Мендельсона и погрузила бы их в приготовленный Кабинетом вагон, а Кабинет принял бы весь транспорт в Петербурге и выдал мне удостоверение в том, что все отправленное из Берлина прибыло в целости и сдано по назначению. Впоследствии меня просили дать для сопровождения в пути отправленных из Вержболова ценностей небольшую охрану из чинов Корпуса Пограничной стражи. На следующий день Граф Фредерикс протелефонировал мне, что он очень благодарен мне за мою готовность помочь ему исполнить волю Его Величества, что Государь вполне одобрил все мои предположения и будет лично благодарить меня, при первом свидании со мною.

    И действительно, на ближайшем же моем всеподданнейшем докладе Государь не только горячо благодарил меня, сказавши при этом, что Он вполне уверен, что при таком способе пересылки бумаг не выйдет никакой болтовни и не сочинят никакой новой небылицы, но рассказал мне даже, что перевозимые из Берлина бумаги отправлены туда в 1905 г. без Его согласия и даже после того, что Он дважды выражал Свое нежелание не делать подобной операции, а за протекшие восемь лет не раз говорил Графу Фредериксу о необходимости вернуть все обратно из Берлина, но все Его указания почему-то постоянно откладывались исполнением. В конце моего доклада Государь просил меня даже съездить и посмотреть какие прекрасные хранилища устроены около Петропавловской крепости для хранения всего наиболее ценного, принадлежащего Уделам и Кабинету.

    Из этого моего сообщения с несомненностью вытекает, что все капиталы, находившиеся в Берлине были оттуда вывезены и не могли быть возвращены туда и после моего ухода из Министерства Финансов в конце Января 1914-го года. Не могли они быть перемещены туда и в первой половине этого последнего года, так как с конца 1913 г. политическая атмосфера была настолько напряженная, что не могло быть и речи о перемещении ценностей заграницу в видах безопасности. Я думаю также, что никаких ценностей принадлежащих Государевой Семье не могло быть и в других европейских странах, по крайней мере мне приходилось слышать, что Временное Правительство пыталось наводить об этом справки в первые месяцы своего существования в частности в Лондоне, но получило совершенно отрицательные ответы».

    Относительно же слухов, что в Берлине остались «капиталы Августейших детей», Коковцов рассказал следующее:

    «Недавно мне пришлось иметь беседу с одним лицом близким дому Мендельсон и Ко и из его осторожных реплик на мои соображения я вынес только одно впечатление, что после 1913 г. оставались на хранение в Банкирском Доме небольшие остатки в виде германских процентных бумаг, которые были во время войны изъяты по распоряжению германского правительства и переданы на хранение в одно из государственных учреждений и там, после денежного кризиса, сопровождавшего инфляцию, конвертированы по тому курсу, который был установлен для ликвидации всех прежних долгов, кажется из расчета 100.000 германских марок прежнего счета – за одну новую золотую марку современной денежной системы».

    Бернацкий, вступивший в управлении Министерством финансов в июне 1917 году, рассказал, что при нем никаких расследований «относительно заграничных средств Государя и Его Семьи» уже не производилось. Однако припомнил характерный эпизод:

    «На одном из заседаний Временного Правительства во второй половине Июля 1917 года А.Ф. Керенский поднял вопрос о месте дальнейшего пребывания Царской Семьи. При этом он высказал мнение, что самое хорошее разрешение заключалось бы в отправке Государя с Семьей заграницу при помощи англичан – через Швейцарию (оговорка Бернацкого, на самом деле обсуждалась отправка царской семьи через Швецию. – О.Б.). На замечание некоторых членов Правительства – социалистов, что Государь, находясь заграницей, при помощи своих средств, там находящихся, может организовать контрреволюцию, А.Ф.Керенский ответил с брезгливой гримасой: «Все слухи о таких средствах – ни на чем не основанная легенда». Косвенное подтверждение этого взгляда я нашел в просьбе управляющего делами Императорской ветви «Константиновичей», от их имени, выдать некоторую ссуду облигациями «Займа свободы» под лично им принадлежащие дворцы. Я поддерживал это ходатайство перед Временным Правительством, но удовлетворения не получил: дело было отложено. Для меня было ясно, что если бы у Царского Семейства имелись деньги заграницей, то они могли бы располагать любым кредитом у частных лиц в Петрограде и Москве».

    Князь Гагарин «от своего имени и от имени не имевшего возможности прибыть в заседание Графа М.Е. Нирода высказал нижеследующее:

    По имевшимся у нас неофициальным сведениям, во время бывших в России в 1905-1906 гг. беспорядков, по распоряжению Министра Императорского Двора, были переведены заграницу принадлежавшие Августейшим детям Государя Императора суммы, в размере, кажется, около 4-4,5 миллионов рублей.

    Средства эти образовались путем накопления отпускавшихся, согласно Основным законам, ассигнований на содержание детей Царствующего Императора.

    Деньги эти были помещены на хранение в Банкирский Дом Мендельсона в Берлине. – Были ли они перевезены обратно в Россию нам неизвестно.

    Относительно нахождения у Государя Императора Николая II где-либо заграницей каких-либо принадлежащих Ему капиталов у нас никаких сведений не имеется. Что же касается Главного Управления Уделов, то в заведывание сего Управления никаких принадлежащих Государю Императору сумм не находилось».

    Наконец, барон Нольде сообщил, что «в первые месяцы существования Временного Правительства он в качестве юриста был привлечен к работе совещания для определения юридического положения Государственных имуществ Императорского Дома. В этом совещании, в котором приняли участие представители всех учреждений Министерства Императорского Двора, было оглашено, что Государь Император и Его Августейшая Семья, никаких имуществ заграницей не имели, кроме небольших капиталов Дочерей Государя, около одного миллиона марок на каждую, в Банке Мендельсона в Берлине».

    Зная законодательство военного времени, Нольде не сомневался, что «суммы эти были секвестрированы, и затем невостребованные подверглись, вероятно, всем последствиям инфляции и превратились в ничто».

    Гирс подытожил: «Таким образом можно считать что никаких сколько-нибудь значительных имуществ за границей у Государя Императора и Его Августейшей Семьи не было и что по всей вероятности то немногое, что лежало на счетах Августейших Дочерей в Германии, подверглось последствиям инфляции и практически более не существует».

    Был запрошен также управляющий царским Кабинетом генерал Волков, обосновавшийся на юге Франции. В письме на имя графа М.Е. Нирода от 18 апреля 1929 года Волков сообщил, что за время управления им Кабинетом Его Величества «никаких сумм в заграничные банки на имя Государя Императора и членов его семьи не переводилось».

    Однако же Волков высказал опасение, что «всякие разъяснения в прессе по упомянутому вопросу вызовут лишь увеличение и возобновление слухов и полемику». «Аргумент этот высказывался и раньше из другого, заинтересованного в деле источника, — писал Гирс Угету, намекая на великую княгиню Ксению Александровну. — Лично я не считаю его убедительным, но полагаю, что во внимание к лицам, выставившим его, нам не следует пока предавать протокол гласности». К тому же П.Л. Барк «всеми мерами» старался убедить Гирса, что оглашение Протокола «повредит интересам наследников покойного Императора, коими он, П.Л. Барк, ныне ведает».

    В конечном счете, после более чем годичной борьбы протокол в марте 1930 года был напечатан в извлечениях в парижской газете «Возрождение». Сведения участников Совещания о том, что единственными «царскими» деньгами за границей являются вклады на имя великих княжон в банке Мендельсона в Берлине и что размер вкладов относительно невелик, через несколько лет подтвердились. В 1934 году суд Центрального района Берлина признал наследниками этих сумм великих княгинь Ксению и Ольгу, графиню Брасову, вдову великого князя Михаила Александровича, а также родственников покойных княжон по линии матери, императрицы Александры Федоровны, — принцессу Викторию Гессенскую, принцессу Ирину Прусскую, великого герцога Гессенского Эрнста и некоторых других. Как и предполагали финансисты, инфляция обесценила вклады, и к моменту выдачи судом официальных бумаг на право вступления в наследство (суд не очень торопился, и это произошло лишь в 1938) общая сумма составляла менее 25 тысяч фунтов стерлингов. На долю каждого из наследников пришлась весьма незначительная сумма, так что великая княгиня Ксения Александровна даже не удосужилась получить свою долю.

    Угет писал Гирсу 9 мая 1929 года, убеждая его в необходимости публикации Протокола Совещания:

    «Злонамеренных людей ни в чем убеждать не надо, но только все же ловля в мутной воде будет значительно затруднена. Одна возможность ссылки на опубликованное заявление за авторитетными подписями ограничит работу проходимцев. Они должны будут утверждать, что фондов нет в Германии, но они есть в Англии. Если будут ссылаться на «конкретные» данные, можно будет обследовать и вновь доказать очередную ложь.

    …думаю, что Вы признаете желательность того, чтобы постепенно добиться гласности этого дела — единственного способа защиты памяти покойного Государя от инсинуаций».

    Могли ли представить себе российские дипломаты, сколько мути выльется на страницы печати свободной России по поводу царских богатств за рубежом. Некоторые «исторические оптимисты» даже собрались за их счет расплатиться еще с советскими долгами.

    Автор этих строк не относится к расплодившимся в последнее время поклонникам последнего императора. Истории было угодно отвести человеку с кругозором «полковника хорошего семейства» роль — к несчастью для него и для страны — почти неограниченного правителя России в наиболее сложный для нее период. С этой ролью он явно не справился, и на его совести немало грехов, ошибок и крови. Однако в чем нельзя было отказать последнему царю — это в патриотизме и отсутствии личной корысти. Надеюсь, наша публикация остановит копошение всех тех, кто морочит головы легковерным гражданам, вызывая ненужный ажиотаж и даже агрессию.