Возвращались домой солдаты
Ну вот и до нас дошла долгожданная победа. В конце мая стали возвращаться домой и наши воины. Правда, из всех ушедших из деревни на фронт и трети не вернулось. А из тех, которые пришли, здоровых было мало, всё больше раненые да контуженные. Я, 10-летний, и мой 8-летний брат Митя в ту весну и лето опять пасли овец. Их было много: вместе с колхозной отарой паслись и овцы (каждая со своей меткой) из личных хозяйств. Наша с братом работа лёгкой не считалась. Надо было зорко следить, чтобы овцы не забрели на поля и усадьбы колхозников. Изгородей почти нигде не осталось - те, что стояли, за годы войны сгнили или на дрова пошли, а ставить новые старики да женщины не могли.
Мы с Митей глаз не спускали с дороги, что шла из Кемерово через поле к мосту, - по этой дороге возвращались пешком солдаты домой. Ждали, что среди них будет и наш отец. И вот однажды вечером, когда уже садилось солнце и мы собрались гнать отару во двор, вдалеке заметили идущего к реке человека. Подбежав к мосту, увидели солдата с вещмешком. Он наклонился к воде, напился, умылся и поднялся к нам на Мост. Подал тому и другому руку и спросил:
- Вы чьи будете, хлопцы?
Мы дружно ответили:
- Механошины. Ваня и Митя.
- Значит, вы - Антоновичи, мои племянники. А я ваш дядя Ваня.
И Митя сразу:
- А наш папа придёт с войны?
Я добавил грустно:
- От отца уже давно нет писем.
Дядя Ваня сказал уверенно, что брат
Антон должен прийти, что он встречался с ним в Карелии. Вот как это было.
Рассказ дяди Вани: встреча братьев
Дядя Ваня, старший из четырёх братьев, служил в Карелии в звании старшины. Он с обозом продовольствия прибыл к месту назначения - туда, где стояли в обороне войска Карельского фронта. Старшину встретили с радостью. Когда он назвал свою фамилию, дежурный офицер спросил: «Кто-ни-будь из твоих родственников есть на фронте?» Иван ответил: «Три моих брата-Антон, Андрей и Семён - где-то воюют».
Офицер сказал:«У меня в наряде на заготовке дров работает один Механошин. Пошли посмотрим - может, это один из твоих братьев.» Когда они подошли к солдатам, которые кололи дрова для войсковой кухни, у Ивана спросили: «Узнаёшь?» Но он не сразу узнал в усталом, измождённом после тяжёлого боя солдате брата Антона. Зато Антон, услышав родной голос, чуть не выронил топор из рук. Со слезами на глазах он бросился к Ивану. Дежурный офицер снял Антона с наряда и разрешил отметить встречу с братом. После этой короткой встречи братья больше не виделись.
Колхозная каторга
Отца мы ждали всё лето. Уже и картошку выкопали, а его всё не было. Жили мы очень туго: хлеба ни крошки - всё зерно забирали для фронта, едва-едва оставалось на сев. Нас у матери было шестеро сыновей, самый старший я, 1935 года рождения. Три моих младших брата умерли в войну от голода и холода. Наши соседи тоже похоронили двух сыновей, моих ровесников, и дочь, 1934 года рождения. Наша мама работала на откорме колхозных овец - от темна до темна пропадала на овчарне, простудилась, заболела и чудом выжила. А как не простудиться, если не было ни обувки, ни одёжки. Работали мы почти голодные. Во время молотьбы даже с детскую горсточку зерна нельзя было в карман положить. Две женщины, уходя с гумна после работы, прихватили по пригоршне пшеницы для детей и поплатились сполна. Обеих в тюрьму отправили: одну за 600 граммов - на шесть лет, другую за 400 граммов - на четыре года. И это несмотря на то, что старшие сыновья этих женщин на фронте воевали. Никому скидки не давали, строжили крепко.
Настоящий произвол царил! И из колхоза не вырвешься - паспорт никому не давали. Чем не каторга?
Работать я стал раньше, чем учиться, потому что работнику полагался кусок хлеба. Да и кто позволил бы малолеткам в игры играть, когда кроме нас некому было огород вскопать, картошку посадить, прополоть, окучить. А огороды-то - под 50 соток. Тракторов не было, а лошадей не хватало даже для вспашки колхозных полей. Поэтому свои сотки с картошкой колхозники обрабатывали только вручную. На картошке деревня и выжила. Но, бывало, и её не хватало - то подмёрзнет, то сгниёт. На своём огороде управлялись в основном мы с Митей да мама после колхозной работы.
Радость обернулась для семьи горем
Прошло лето 1945 года, наступила осень. А отца всё не было. Уже и картошку выкопали, и пшеницу с полей убрали, и зерно повезли в Кемерово на элеватор. С этими возчиками в октябре 45-го и приехал наш отец. Он лежал в госпитале после ранения, которое получил на передовой в боях за Прагу. Мы радовались его возвращению. Но радость вскоре обернулась для семьи горем, Отец слёг, по всему его телу пошли чирьи, к тому же раны не давали ему ни минуты покоя, да ещё и туберкулёз костей открылся. В общем, пехота, в которой воевал отец, дала о себе знать - не раз вмерзал он в землю прямо в шинели.
Мы ничем не могли поддержать тяжело больного отца - в доме не было ни хлеба, ни ложки сахара. Мать, бывало, пойдет в колхозную контору и горькими слезами выплачет килограмма два-три зерна на месяц (больше не давали). Испечёт лепешку и даст отцу. А он, глядя в наши голодные глаза, отдаст её младшеньким (в 1946 году у нас родился ещё один брат - Серёжа). Да, была у нас корова. Но заготовить для неё на зиму в достатке сена мы с Митей, как ни старались, не могли. Поэтому и молока корова давала мало, хватало его только на сдачу государству. От нехватки кормов она совсем ослабела и весной издохла.
А отцу с каждым днём становилось всё хуже. От его постоянных криков, стонов и вздохов не было покоя ни матери, ни нам. Не приведи Бог никому так мучиться, как он. В 1947-м отец умер. После его похорон у мамы заболело сердце. Врачи поставили диагноз - порок сердца и дали ей вторую группу инвалидности. Она, расстроенная, причитала:
- Грешно мне, ребята, так говорить, но если бы наш отец на войне погиб, на вас бы денежное пособие государство дало. А я до инвалидности бы себя не довела... Мои университеты
А я, возможно, смог хотя бы начальную школу окончить. А так-только два класса у меня образование. Повторю: работать я стал раньше, чем учиться. Мне было семь, а Мите пять лет, когда мама впервые определила нас в пастухи. Мы, как гончие собаки, бегали по лугу за отарой овец, отгоняя их от перекатов, по которым они могли перейти речку вброд и попасть на поля. Я проучился в школе два неполных года, и мама забрала меня к себе в помощники - следить на овчарне за приплодом, поить и кормить ягнят. Учитель Иван Петрович несколько раз приходил к нам домой, уговаривая меня окончить четырёхлетку. Я-то был бы и рад, но мама оставалась непреклонной:
- А кто работать будет? Читать-писать умеет и ладно.
Мои родители были совсем неграмотные, и мама считала, что два класса - это уже большая грамота. На работу я ходил с радостью, вместе с взрослыми - рано утром. Рядом с овчарней был коровник, и доярки иногда тайком давали мне стакан молока. В школе же ребята питались одной картошиной, которую приносили из дома. И никакая наука в голову не лезла, потому что все думы были только о еде. Нынешнему поколению этого не понять. И слава Богу.
На кирпич хлеба мы, сами того не понимая, променяли отцовские награды. Но вот как это получилось.
После смерти отца мы с Митей поделили его боевые награды. Я взял себе два ордена - Красной Звезды и Славы, Мите досталось несколько медалей. Но носить эти награды нам долго не пришлось. В один из зимних дней к нашей избе подкатила повозка с двумя представительными мужчинами. Они сказали маме:
- После смерти мужа у вас остались его боевые награды. Вы должны их срочно сдать в музей боевой славы. И забрали у нас отцовские ордена и медали вместе с документами. А взамен дали нам кирпич хлеба. Мама говорила:
- Видать, очень хорошие люди приезжали. Настоящего хлеба нам оставили.
Осенью 1948 года я поехал учиться - хотел поступить в ФЗУ. Мы, три товарища-одногодка, пешком пошли на железнодорожную станцию Забойщик - она находилась в 15 километрах от нашей деревни. Денег на билеты у нас не было, и машинист согласился довезти до Кемерово при условии - кидать уголь в топку паровоза. На металлической площадке, куда он привел нас, стояли бочки, из которых вытекала какая-то жидкость. (Как после узнали, это была размокшая каустическая сода.) Я стоял босой, поэтому сразу почувствовал, как стали гореть у меня ноги, и закричал от боли. Мои товарищи не могли понять, почему я кричу, ведь они-то были обуты. Всю дорогу, до самого Кемерово, я лечил ноги холодным углём и мочой.
В Кемерово нам не повезло, в училище нас не приняли. Мы вернулись домой.
И стал я снова "каторжником" В семнадцать лет у меня заболели ноги. Они стали похожи на чурки - так сильно распухли. Я не мог ни ходить, ни сидеть, ни спать. Испытывал такую боль, что порой казалось - не выживу. И очень боялся, что меня из-за ревматизма в армию не возьмут. И что до конца дней своих мне не выбраться с колхозной каторги, где ни копейки не платили. А во время уборки хлебов держали на зерновом токе по нескольку суток. Бригадиром у нас был фронтовик. Человек безжалостный, он (может, из-за безвыходности) трое суток не отпускал меня домой. На четвёртые я совсем выбился из сил и сказал: «Больше не могу, хочу спать». Сначала бригадир уговаривал: «Пока лошади кормятся, ты тоже часика два подремлешь». Но я не соглашался. И он закричал: « Ты что, против советской власти, да?! Я сейчас напишу на тебя куда следует, и тебя заберут».
Я заплакал и стал работать дальше. Была ночь. Возле тока горели фонари, чтобы мы, возчики снопов, не сбились с дороги - поля находились в радиусе трёх километров. Когда я в очередной раз повёз на ток снопы, уснул. Неуправляемая лошадь вышла за пределы поля, дошла до косогора, круто повернула, и телега со снопами полетела под откос. Я расшибся сильно, с перепугу заревел, закричал. Проклинал свою горькую судьбу, и войну, и бригадира, и председателя колхоза. Помню, в день похорон отца мама пошла в правление колхоза - попросить немножко соли на поминки. А председатель в ответ ухмыльнулся: «Ты что, его засолить хочешь?» До последних дней своей жизни мама помнила эти слова председателя-коммуниста.
Колхозы в войну и сразу после войны на женщинах и детях-подростках держались. С ранней весны до зимнего снега работали они рук не покладая. Сев зерновых, льна, посадка картофеля, овощей, прополка, закладка силоса в ямы, которые ещё выкопать надо было, сенокос, заготовка кормов, уборка урожая, молотьба и круглый год уход за коровами, лошадьми, овцами. А ремонт упряжи, саней, телег, граблей, кос, конных косилок и прочего крестьянского инвентаря? Пожалуй, мне не перебрать всех работ, которые выполнялись женщинами, стариками, детьми, контужеными фронтовиками. Работали как проклятые -до горьких слёз, за 200-300 граммов зерна на трудодень. А то и за «так», если год выдавался неурожайным. И всё для фронта, всё для Победы, всё для восстановления страны. Трудно описать всё, что пережили.
В армии и после армии
В 1954 году нас, пятнадцать колхозников, забрали в армию. Служил я на Дальнем Востоке. Побывал в трёх родах войск. Начал с ВДВ, потом нашу часть расформировали и пополнили десантниками пехоту. В пехоте я прослужил лето, потом всех десантников после полуторамесячных учебных манёвров направили на Тихоокеанский флот. В 1956 году при исполнении воинских обязанностей я получил множественные травмы и после трёхмесячного лечения в госпитале был комиссован с первой группой инвалидности. Дома после освидетельствования дали вторую группу. Я не работал шесть лет.
В 1956 году наш колхоз стал отделением совхоза «Барановский». А еще через несколько лет, после того как Черниговский угольный разрез забрал у нас поля и луга, нашу деревню отнесли к совхозу «Щегловский». Когда я уходил из совхоза, мне выдали трудовую книжку. Я увидел её впервые в жизни. Удивился, прочитав, что я стал работать в колхозе с 1950 года. Почему с 1950-го? Ведь я и до этого не был тунеядцем, в чём и вы убедились, читая мою биографию. Но даже соцзащитники не хотят признавать, что моё поколение работало по-взрослому, начиная с семи-десяти лет. Видите ли, такого закона у них нет, что бы считать трудовой стаж с этого возраста.
Щепетильное противостояние
Почему у нас в России к колхозникам относились и относятся как к людям второго сорта? Ведь хлеб - всему голова. Без хлеба ни шахтёр в забое, ни рабочий на заводе не выживут. И участники войны на фронте не святым духом питались. А тем, что вырастили старики, женщины и дети на полях, оберегая посеянное и посаженное от дождя, града, ливня, засухи, огня, шторма. Никто ведь не считал, подходишь или не подходишь ты по возрасту или здоровью за плугом ходить и зароды метать. И вот что обидно: как советская власть, так и нынешняя демократия забыли про тружеников тыла - участников второго фронта Великой Отечественной войны. Имею в виду нас - детей и подростков и никаких нам льгот. Нас вроде как вычеркнули из истории Великой Отечественной войны. Не знаю, с какого краю и подступиться к этому щекотливому вопросу. Напишу так, как думаю.
Участники войны, которые домой не покалеченными вернулись и которые до сей поры дожили, и детей воспитали, и разными благами попользовались, и сейчас пенсии хорошие получают, О них до сей поры заботятся - квартиры благоустроенные дают. Конечно, это жильё не так им самим нужно, как их детям и внукам. И в случае смерти памятники им ставят за государственный счёт. А все ли дожившие до нынешних дней участники войны под пулями ходили? С одним из них мы вместе работали. Спросил его как-то, велика ли у него пенсия. Он сказал: «У меня хорошая пенсия, я же участник войны». Я поинтересовался, где он воевал. Оказалось, не воевал, а служил на Дальнем Востоке, нёс караульную службу. И их, мало прослуживших, сказал, не трогали, то есть в бой не посылали. И кормили, сказал, нормально: своё подсобное хозяйство было. Я подумал тогда, почему же. мне, служившему на том же Дальнем Востоке (правда, в мирное время) и получившему тяжёлую травму при исполнении воинских обязанностей, никакой льготы не дали, хоть сотню рублей к пенсии не накинули? А мне она ох как нужна.
Вроде бы у меня и большая пенсия (восемь тысяч рублей), но на проживание едва хватает - очень много на лекарства уходит. Врач выписывает то одно дорогое лекарство, то другое. Да ещё советует паховую грыжу убрать. Но эта операция платная. А где я на неё денег возьму? Помощников нет -детей нам с женой Бог не дал. Она работала дояркой и на этой работе подорвала здоровье. В те годы ни механизации, даже электричества в нашей деревне не было. А у неё в группе до тридцати коров бывало. Сколько ж вёдер воды, мешков комбикорма перетаскала она на своём горбу со двора к кормушкам! Скотные дворы были старые, холодные, в большие морозы даже вода в бочках замерзала. А жена у меня хрупкая, весом меньше того мешка с комбикормом. Но зато по надоям молока второе место в совхозе держала. И заболела. После второй тяжёлой операции врачи вынесли ей приговор: «У вас никогда не будет детей». Сейчас ей тоже восьмой десяток идёт. У нас обоих болезней - как у заморённых котят. И хронических, и старческих. Живём, друг дружку поддерживая да утешая. Жильё разваливается, хозяйство содержать сил и здоровья нет.
Из пятнадцати моих одногодков в живых осталось только двое: я в деревне, да другой в Кедровском. Вот как война прошлась по нашим судьбам!
