Как обычно, мы все проспали — и теперь просыпаемся совсем не в том мире, что описан в наших учебниках. В мире, в котором размер прибыли его хозяев прямо и непосредственно зависит не от того, насколько большую ее часть им удается отобрать у собственных рабочих, а от уровня жизни всего населения (включая и тех самых рабочих), его способности и желания покупать все, что производится. Этот мир иногда называют обществом потребления. Именно потребление давно стало главным стимулом работы отдельного человека и развития производства и экономики в целом.
Во времена классического капитализма считалось, что главный мотив деловой активности человека — желание стать собственником некоего предприятия, фермы, лавочки, прачечной или сталелитейного завода. Со временем выяснилось, что таких потенциальных собственников, независимых предпринимателей в любой стране, даже с самой либеральной экономикой, не более 15 процентов. Остальные совсем не мечтают взвалить на себя такую ношу — зато мечтают жить в уютном современном доме, иметь приличный автомобиль, дать детям хорошее образование и провести отпуск там, где проводят его люди их круга. Эти желания и стали главной движущей силой прогресса.
Нашу страну кажется просто кощунственным отнести к обществам такого типа. Помимо экономической недостаточности, этому препятствует, казалось бы, и общее неприятие самой идеологии потребительства, идеологии бездуховности, равнодушия к проблемам смысла жизни, идеологии, чуждой нашему менталитету.
Так можно ли сегодня назвать нас обществом потребления? Представьте себе, специалисты спорят об этом. И менее всего прибегают к доводам экономическим: как выясняется, экономика тут вообще не при чем…
Почему сегодня можно утверждать, что в России складывается потребительское общество? Сегодня, когда чуть ли не аксиомой стало мнение о бесконечном экономическом кризисе? Потому что несмотря на любые кризисы Россия под собственной тяжестью «проваливается» в потребление. Сегодня, когда 20 процентов населения планеты способно удовлетворить потребности остальных 80 в товарах и услугах, даже сравнительно неразвитые в промышленном отношении страны оказываются захвачены цивилизацией потребления. Потому что суть потребительского общества не в том, могу ли я купить рекламируемый товар, а хочу ли я этого. Потому что сегодня потребление расположено не в кошельке, а в голове. Потому что сейчас самый главный предмет российского импорта — это импорт желания. Я начинаю потреблять не тогда, когда зарабатываю «свой первый миллион», а когда обнаруживаю у себя желание стать обладателем некоего товара или услуги.
К сожалению, в России за проблематикой «потребления» тянется дурно пахнущий шлейф советской схоластики. Но разве это устраняет саму проблему? Хотим мы того или нет, за последние несколько лет мы все стали потребителями, но это совершенно не привлекло внимания исследователей. Сегодня мы потребляем, но не думаем об этом — опасный симптом того, насколько оголтело наше потребление (может быть, и по причине его относительной скудости).
Важно понять, что потребление сегодня, в условиях постиндустриального общества, связано не столько с богатством и роскошью, сколько с социальной конструкцией идентичности человека, с тем, как он создает образ самого себя. Потребительское общество, в которое вваливается Россия, это просто новая система социокультурных связей, при которой социальная идентификация (относительно связные представления людей о себе и о том, как их воспринимают другие) построена уже не на системе распределения труда и производства (я — рабочий, фермер, клерк), а вне рабочего места: дома, в развлечениях, спорте, в одежде и интерьере квартиры — то есть на способе потребления. Это не проблема «богатых» в их отличии от бедных. В потребительском обществе потребляют все — и бедные, возможно, больше; во всяком случае, их неутоленные желания не менее настойчивы, чем у «богатых».
А поскольку потребление сегодня направлено прежде всего на желание, а не просто на потребность, оно работает преимущественно со знаками и символами ( так, например, утверждает французский философ Бодрийар) и поэтому не может не интересовать социологов, философов и, шире, культурологов. Желание потреблять то, а не это, диктуется специфическим набором культурных символов и ценностей. Это нечто вменяемое культурой, это желание, приобретаемое через социализацию. Идеология потребительского общества гораздо более утонченна, чем прямые призывы покупать; «культурная логика позднего капитализма» есть комплекс теорий, выработанных в высокой культуре «яйцеголовыми».
Сегодня мы оказываемся в новом типе общества, в котором идеология потребительства накладывается на пресловутую «российскую специфику». Это и свой, особенный набор культурных символов, ценностей, кодов. Это и резкое различие в формах проявления нового между крупными городами и остальной частью страны; между сравнительно малочисленными социальными стратами и основной массой населения. Наконец, в 50-е и 60-е годы потребительское общество в Америке и Европе формировалось на фоне экономического подъема, наше же формируется на фоне экономического спада, а не подъема.
На нашей почве тема приобретает много особо интересных поворотов. Как связана сфера идей со сферой потребления – например, как связано «потепление» советской идеологии в 60-х и тот факт, что именно в эти годы происходило массовое жилищное строительство, практически в каждой семье появились холодильник, стиральная машина и телевизор, а во многих и автомобиль? Возможно, это потепление идеологии было вызвано развитием производительных сил, а не наоборот?
Наконец, еще одна, личная причина моего интереса к этой теме. Все свое отрочество я был прилежным и страстным «потребителем» научно-фантастической литературы, огромную часть которой составляла американская фантастика. В моей памяти сложилось три блока, три периода американской фантастики. Первый — «фантастика машины, механизма»: звездолеты, бластеры, ламповые ЭВМ размером со штат или даже планету и т.п. Второй период — социальные антиутопии: общества победивших торговцев, рекламомейкеров, общество одноразовых предметов, власти телевидения и т.п. И третий — фантастика компьютера и киберпанка. Все это (точнее, кое-что из этого) переводилось на русский с 25-летним запаздыванием (по конвенции об авторских правах, таким хитрым образом соблюдавшейся СССР). Второй период, фантастика антиутопии, пришлась в Америке на 50-60-е годы — период становления общества потребления – и вся наполнена реалиями этого периода. Но в СССР этот пласт стал выходить в середине 70-х и продолжал публиковаться до середины 80-х — как раз в те десять лет, когда я прилежно читал всю попадавшуюся мне фантастическую литературу. Так все мое отрочество (время, принципиально важное для каждого) я читал о становлении консюмеризма, не понимая, конечно, прочитанного даже до середины, поскольку жил при совершенно другом типе общественного устройства. И вот теперь, когда я вместе со всеми переживаю это становление уже на своей шкуре, непосредственно на личном опыте, во мне оживают призраки прошлого и я ретроактивно до-осознаю прочитанное много лет назад.
Проблема потребления родилась не сегодня и стала проблемой намного раньше, чем появились не только сегодняшние общества, но и современная наука. Начало современному типу потребления было положено еще пуританизмом XVIII века — хотя бы и «негативно», как свод строгих правил, ограничивающих его. Первые феномены потребления как значимого социального процесса связаны с новыми богатыми в США в конце ХIХ века и жителями европейских мегаполисов того же времени. Эти процессы исследовали Торстин Веблен и Георг Зиммель. Не останавливаясь на них подробно, упомяну только, что к первым Веблен применял понятие concpicuous consumption (роскошное потребление) и отмечал подражание европейским образцам роскоши. Вторые, по Зиммелю, потребляли, чтобы противостоять подавляющим силам мегаполиса, — «отличаться, чтобы быть замеченным».
Подлинный переворот в потреблении связан с «фордизмом», созданным Фордом типом промышленного производства, основанного на конвейере, высоких зарплатах рабочих и низких ценах на продукцию. С этой поры потребление становится массовым, а потребителями — не только самые богатые, но почти все. И все же общество потребления в своих развитых формах окончательно устанавливается только после Второй мировой войны. В 50-е годы практически все слои населения в США и Европе становятся потребителями: как предметов, так и опыта (например, тех или иных видов отдыха). Теперь принадлежность к той или иной группе определяется в зависимости от потребления той или иной одежды, обуви, музыки и так далее, особенно это характерно для молодежи от 14 до 30 лет.
Любопытно, что одновременно социология переходит к новым типам стратификации общества. Прежние основывались на месте работы главы семьи.
В новых, характерных для развитого потребительского общества классификациях на первый план выходит уже не социально-экономическая группа, а такие понятия, как «стиль жизни», возраст, наличие или отсутствие детей, интересы. От «объективного» описания потребителя специалисты переходят к точке зрения самих потребителей на себя.
Вот пример прежней, модернистской стратификации: высшее, среднее или низшее управляющее звено; высококвалифицированные рабочие, неквалифицированные рабочие; безработные; пенсионеры. Теперь социум стратифицируется (прежде всего, конечно, специалистами по маркетингу и рекламе) так: пожилые неработающие без детей; занятые на производстве среднего возраста без детей; женатые с детьми (5-15 лет); женатые с малолетними (0-4) детьми; женатые около 40 лет без детей (платиновая группа); одинокие до 40 лет, без детей (золотая группа).
Если раньше понятие «стиля жизни» обозначало тот или иной поведенческий образ определенной статусной группы, то в современной потребительской культуре он обозначает индивидуальность, самовыражение и стиль самосознания. Тело, одежда, речь, машина, место отдыха должны рассматриваться как приз-нак индивидуального вкуса и стиля владельца/потребителя. Обеспечивается все более широкий выбор (управление которым превратилось в род искусства) не только для тех, кто родился после 60-х, но и для людей среднего возраста и пожилых… «Мы движемся к обществу без строго установленных статусных групп, к обществу, в котором тот или иной стиль жизни уже не будет связан с теми или иными фиксированными группами», констатирует американский социолог.
В постмодернистском обществе (понимаемом здесь как категория социологическая, связанная, например, с особым типом потребления), утверждают его теоретики, текучесть приходит на смену прежним формам стабильного группового членства. Любой, у кого есть деньги, может купить вещи с лейблами от топ-дизайнеров — и в этом смысле эти предметы потребления уже не фиксируют социальный статус своего владельца, но являются тем, при помощи чего человек сам конструирует такой образ, который он хочет предъявить другим.
Эти изменения можно продемонстрировать уже и на нашем культурном опыте. Например, в советскую (до-потребительскую) эпоху предметы потребления, подобно «погонам», жестко указывали на социальный статус своих владельцев. Скажем — условно, — номенклатурный чиновник и профессор владеют «Волгами», директор магазина и кандидат наук — «Жигулями», рабочий — «Запорожцем». Сейчас, если продолжать пользоваться «автомобильной образностью», автомобиль символизирует не столько уровень дохода (хотя и его, конечно, тоже), но «образ» своего владельца. Скажем, и бандит, и коммерсант могут позволить себе и «мерседес», и «BMW» — но «образ» бандита предполагает «BMW», образ коммерсанта — «мерседес», а образ, например, главного редактора журнала — «аudi», но никак не «бандитский» «BMW» и не «мерс» нувориша. И разве тот, кто покупает и курит только Gitane без фильтра, не предъявляет себя окружающим иным образом, нежели тот, кто курит только Camel?
С ростом пресловутого «уровня жизни» все эти «образы» будут все теснее переплетаться друг с другом или, как сказано выше, становиться «текучими». Если почти всем доступны почти все товары, эти товары уже не «погоны», а «символический конструктор», с помощью которого я собираю свой образ таким, каким хочу казаться окружающим. В потребительском обществе люди работают уже не для того, чтобы поддерживать свою жизнь, но для того, чтобы приобрести возможность потреблять.
«В потреблении сегодня нет ничего «природного», – утверждает французский исследователь Бурдье; – «это нечто такое, что приобретается, чему «научают»; это желание, возникающее у людей в процессе социализации». Символы должны быть не просто «предъявлены», они должны быть «настроены» на потребителя; существует игра между марками, брэндами, лейблами и культурными ценностями потребителей. Бурдье в своих исследованиях «интеллектуального капитала» показал, что потребление сегодня — это не только трата денег и времени, эта такая трата, которая проходит через определенные «культурные решетки» — в частности, культурную решетку «хорошего вкуса» (одна из форм интеллектуального капитала). И в этом смысле образование (другая форма этого интеллектуального капитала) и «вкус» тоже становятся компонентами современного потребления.
Все это не значит, что потребительское общество это некий переход от капитализма и «экономизма» к чему-то другому, к некой совершенно «иной» социальной формации. На уровне внешнего, объективного анализа все социально-классовые и экономические характеристики капитализма остаются в силе. Но для того, как чувствуют и кем видят себя члены общества, их роли в общественной системе распределения труда играют меньшую роль, нежели их активность в качестве потребителей.
И здесь нельзя не остановиться на работах Бодрийара — прежде всего потому, что он первым, пожалуй, порвал с прежней моделью капитализма, идущей от Маркса и Вебера. По Бодрийару, любое потребление — это прежде всего потребление знаков и символов. Эти знаки и символы не выражают некий до них существовавший набор смыслов. Смысл генерируется в самой системе знаков/символов, привлекающих внимание потребителя. Потребление сегодня практически утеряло связь с удовлетворением некоего уже существующего набора потребностей (так его понимала классическая экономическая теория), укорененных в человеческой биологии. Люди пытаются стать теми, кем они хотят быть, приобретая вещи, которые, как они воображают, помогут им создать и удержать идею самих себя, свой образ. И потребительские товары означают, что некто есть Х или У для самого себя и для тех, кто разделяет с ними ту же систему знаков/символов. Таким образом, смысл термина «потребление» предполагает, по Бодрийару, потребление не просто вещей, не просто материальных объектов. Предвкушение покупки, желание зачастую приносит больше удовольствия, нежели сам акт приобретения. Это значит, что «у потребления нет пределов. Наивно было бы предполагать, что оно может быть насыщено и удовлетворено. Навязчивое стремление потреблять не есть следствие некоторых психологический причин или чего-то еще подобного и не вызвано только силой подражания. Если потребление представляется чем-то неукротимым, то потому, что это полностью идеальная практика, которая не имеет ничего общего (после определенного момента) ни с удовлетворением потребностей, ни с принципом реальности… Следовательно, желание «укротить» потребление или выработать нормы системы потребностей есть наивный и абсурдный морализм». Итак, потребляются идеи, а не вещи, потребление связано с культурными знаками и отношениями между знаками. Поскольку это идеальная практика, у нее не может быть конечного, физического насыщения. Мы обречены продолжать желать при том типе социальной формации, которая развилась при постсовременном капитализме. Потребление основано на нехватке — на желании того, что отсутствует. Современный/постсовременный потребитель, следовательно, никогда не будет удовлетворен. Чем больше он потребляет, тем больше будет желать потреблять, и это желание сохраняется даже при экономическом спаде. Но в той мере, в какой мы являемся субъектами потребительского общества — добро пожаловать в новую утопию! — мы будем желать недостижимого, то есть удовлетворения всех желаний.
