Директор с удовольствием отметил, что атмосфера разрядилась.
— Ишь, какой смелый нашелся! — сказал он, а Федор Болиславович тут же продолжил игру:
— Данила Акимович! Так вот давай с этого храбреца и начнем: отведем его в сторонку, и пусть он за всех трусов пострадает маленько.
— А что? Дельное предложение! — сказал директор.
И он увидел, что Оганесян тоже сорвал с себя чулок, его примеру последовала Томка Зырянова, за ней — Игорь Цветов, за Игорем — Нюша Морозова, а за ними и все остальные. Последним снял маску руководитель операции Ваня Иванов. Все заговорщики улыбались, но глаза их смотрели настороженно: мол, а что будет дальше?
Директор снова заговорил:
— Так, Федор Болиславович: я думаю, что сегодня наказание крапивой можно отложить, но проведем это мероприятие завтра по окончании уроков перед всем классом. Девочек помилуем, все-таки слабый пол, а остальных гангстеров будем класть на учительский стол и поочередно, значит, крапивой. Чтобы на всю жизнь запомнили.
— Есть! Будет исполнено, — сказал преподаватель труда, и тут же все заговорщики расхохотались вовсю, а некоторые даже запрыгали от удовольствия. Одна только Луиза оставалась серьезной и вертела головой со своими куцыми, торчащими над ушами косичками.
Данила Акимович поднял руку.
— Так! Тихо, граждане! Нам еще одно дело предстоит: следствие проведем. Запомните: обвиняемых до поры тут не будет, все будут только свидетелями.
«Свидетели» перестали улыбаться. Они старались понять, затевает ли директор новую игру или разговор пойдет серьезный.
Данила Акимович сложил ладони рупором и крикнул:
— Раиса Петровна, просим!
Учительница и Хмелев появились очень быстро. До этого они уже стояли у пролома, прислушиваясь к разговорам возле бани. Увидев, как одеты ее воспитанники, учительница прижала пальцы к щекам, сказав с ужасом: «Боже ты мой!», но тут же рассмеялась и добавила: «Ой, не могу!»
Не так держал себя Хмелев. Он по-прежнему опирался правой ногой только на пятку, но стоял, слегка выпятив грудь, плотно сжав губы. Весь его мрачный вид говорил: «Да, это я вас выдал. Теперь делайте со мной что хотите». Заговорщики, в свою очередь, угрюмо смотрели на него и переглядывались между собой. Атмосфера снова начала сгущаться. На этот раз ее. разрядил Федор Болиславович:
— Я так полагаю,— сказал он,— допрашивать свидетелей стоя утомительно будет. Может, пройдем вон туда, на бревнышках посидим? — И он указал на дальний угол двора, где начинали строить какой-то дом.
Директор одобрил это предложение, и скоро все очутились внутри будущего сруба, в который строители успели уложить только два венца. Директор и Федор Болиславович сели на них в самом углу сруба, остальные разместились по обе стороны от них.
— Так! — сказал Данила Акимович.— С кого начинать — нам все равно. Может, кто захочет первым давать показания?
Гришка Иннокентьев поднял руку, улыбаясь, и встал.
— Я хочу. А про что?
— Да вот нужно, понимаешь, узнать, кто что видел во вторник, когда Мокеевой бросали записки, а она их не читала. Ты готов отвечать?
— Ага. Готов.
— Значит, такой вопрос: во вторник по окончании последнего урока ты когда вышел из класса?
Иннокентьев немного подумал.
— Я, значит, так... Я вскочил, когда раздался звонок, а Раиса Петровна сказала: «Иннокентьев, садись и запиши домашнее задание». Я, значит, сел, а потом Раиса Петровна сказала: «Все, ребята, до завтра!» И я рванул.
— Ас тобой еще кто-нибудь рванул? — спросил Федор Болиславович.
— Ну как же! Еще несколько человек рванули. В дверях толкучка получилась.
— А кто да кто с тобой рванул, не помнишь? — спросил директор.
Иннокентьев молчал, стараясь припомнить, но тут поднялся Ваня Иванов.
— Данила Акимович, я с ним тоже рванул. Гришка тогда в дверях мне локтем в глаз заехал, А еще, я помню, Игорь Цветов тоже рванул. Он чего-то застрял, я ему дал сзади, он и вылетел в коридор.
Иванов сел, но тут встал Игорь Цветов.
— Совершенно верно! Я тоже там был, в этой куче-мале. Мне Нюшка Морозова шею своим боком к косяку прищемила. Я хотел сказать — к дверному косяку.
— Спасибо! Садись! — сказал Данила Акимович— Продолжаем допрос Иннокентьева. Скажи, свидетель: выйдя из школы, ты сразу пошел домой?
— Нет, чуток во дворе задержался.
— Почему задержался?
— Ну... остановился послушать, как Жорка Ярыгин из шестого про свою деревенскую тетку рассказывает. Как у нее корову вместо медведя застрелили.
— Кто застрелил? -— спросила Томка.
— Практиканты какие-то. То ли геологи, то ли еще кто. В потемках подумали, что это зверь приближается, ну и жахнули с перепугу.
Кто-то попросил рассказать об этом подробней, но директор сказал, что судьба коровы к данному расследованию отношения не имеет, и задал следующий вопрос:
— А кто еще из вашего класса слушал про корову?
Иннокентьев назвал четырех человек и, помолчав немного, добавил:
— Потом уж Оганесян в самом конце подошел.
— Спасибо! Садись. Допросим теперь Оганесяна.
С бревна поднялся большеглазый, с мохнатыми ресницами Эрик Оганесян.
— Скажи, Оганесян, почему ты так поздно подошел слушать про корову?
— Задержался в классе. Я ручку искал. Думал, она куда-то закатилась, а она у меня в кармане...
— Ты не заметил, в классе, кроме тебя, еще кто-нибудь оставался?
— Оставался кто-то. И еще Раиса Петровна.
— А из ребят кто оставался, не обратил внимания?
— Не обратил. Я ручку искал.
Вдруг со своего места поднялась быстро Раиса Петровна.
— Данила Акимович! — сказала она быстро и громко. Обычно всегда серьезная с детьми, молодая учительница теперь улыбалась, и даже в сумерках было видно, что лицо ее порозовело от какого-то веселого волнения, охватившего ее.
«Вот и эта включилась в игру», — с удовольствием отметил директор, а вслух произнес:
— Пожалуйста, Раиса Петровна! Просим!
Раиса Петровна согнала с лица улыбку и сурово обратилась к Оганесяну:
— Скажи, Эрик: на каком расстоянии от тебя сидит в классе Мокеева?
— Н-ну... впереди меня.
— В каком ряду?
— Н-ну... в среднем, в моем.
— А за сколько парт она впереди тебя?
— Н-ну... сразу передо мной.
— И ты не видел, когда вышла из класса Мокеева?
Оганесян обиженно похлопал черными ресницами.
— Ну не видел же! Я ведь ручку искал!
Раиса Петровна помолчала, обдумывая следующий вопрос, потом спросила — Скажи, Эрик: а где ты ручку искал?
— Ну... под партами, в проходах... Я ведь в среднем ряду.
Учительница еще больше оживилась.
— Так! В проходах и под партами в среднем ряду. Ты, может быть, ползал под партами?
— Ну... ползал немножко.
— А ты сор какой-нибудь на полу видел?
Оганесян с недоумением уставился на учительницу.
— Сор?
— Ну, бумажки такие скомканные... Ну, короче говоря, записки, которые Мокеевой бросали?
Эрик понял, к чему клонит учительница. Он обвел взглядом ребят, как бы спрашивая, что ему отвечать, но те молчали.
— Записки... Вроде видел,— пробормотал он, помолчал немного и сказал уже уверенно: — Да. Видел записки.
— Много их было?
— Я не считал, но... порядочно.
— Все! Вопросов больше не имею,— учительница села и снова заулыбалась, как видно, весьма довольная собой.
— Садись, Оганесян,— сказал директор.— Теперь как бы нам найти того, кто видел Мокееву сразу по окончании уроков?
Вдруг вскочил небольшого роста, круглолицый и круглоглазый мальчишка. Он был одет в рваную мужскую рубашку с закатанными рукавами.
— Я видел! — сказал он — Сначала Мокеева из класса вышла, а я — за ней.
— Извини,— сказал директор,— я не упомнил твою фамилию.
— Грибов. Егор.
— Так, Егор. А когда вы из класса вышли?
— Как только толкучка в дверях кончилась, так мы и вышли.
— А куда потом Мокеева делась?
— Ну как — куда? За ворота.
— А ты?
-— И я тоже — за ворота. Только Мокеева налево пошла, а я — направо.
— Задачка! — проворчал Федор Болиславович.
— Почему — задачка? — не понял директор.
— А может, Мокеева потом вернулась в школу, чтобы подобрать записки?
— Вопрос серьезный,— согласился директор.— Кто-нибудь видел, как Мокеева вернулась в школу?
Все молчали, но Зырянова подняла тоненькую руку, которая смешно высовывалась из рукава отцовского пиджака.
— Садись, Егор. Давай, Зырянова, говори!
Томка встала. Она поглядывала то на директора, то на Луизу. Та сидела насупившись, машинально разгребая дубинкой щепки возле своих ног.
— Данила Акимович, точно скажу... Полчаса после уроков Мокеева в класс не заходила, вот! — Она умолкла и посмотрела маленькими темными глазками на своих сообщников так же, как смотрел недавно на них Хмелев: я. мол, свой нравственный долг выполнила, теперь делайте со мной что хотите. Но сообщники смотрели на Томку не враждебно, а просто с большим любопытством.
— Интересно! — заметил, директор.— А у тебя какие основания, чтобы так утверждать?
Томка проглотила слюну.
— Основания... основания у меня такие. Мы с Ниной Вологодской договорились вместе на берег пойти, чтобы она показала, какой движок ее отец на своей лодке установил... Она выскочила куда-то, когда другие рванули, и нет ее... Я вышла в коридор — там тоже нет, коридор уже пустой... В класс на всякий случай заглянула -- там Раиса Петровна одна.
Тут Федор Болиславович поднялся.
— Данила Акимович, разрешите свидетельнице задать вопрос?
— Разрешаю.
— Скажи, Зырянова, ты, часом, не заметила, что делала в классе Раиса Петровна?
Зырянова подняла плечи.
— Вроде... вроде просто так... сидела.
— Ну, а потом что ты сделала? — спросил директор.
— Потом спустилась вниз и на крыльце ждала. Потом Нинка прибежала. Она, оказывается, вспомнила, что ей велели дедушке лекарство отнести, и забыла про меня. Потом отнесла лекарство, вернулась, и мы па речку пошли.
— Так-так! А ты больше Раису Петровну не видела?
Томка помолчала немного.
— Видела.
— Когда видела?
— Понимаете... я не сразу на крыльце села. Я сначала по раздевалке немного походила и там Раису Петровку встретила.
— Откуда она шла?
— Сверху. Со второго этажа...
— А что, она домой пошла или в учительскую?
Томка опять помолчала немного.
— Она... она к вам пошла,— громче, чем обычно, словно догадавшись о чем-то, сказала она и повторила громче: — К вам в кабинет пошла. Солнце уже совсем закат -полной темноты так и не наступило, ведь приближалась пора белых Директор мог видеть лица всех заговорщиков, сидевших по обе стороны от него. Кто-то пытался улыбнуться кто-то переглядывался друг с другом, но лица у всех были напряженными и было ясно, что каждый чувствует тут не игра идет, здесь происходит что-то посерьезнее игры. Когда Томка закончила давать свои показания, кто-то закашлялся, а еще кто-то сердит: шепнул ему:
— Да тише ты!
— Спасибо, Зырянова, садись.— сказал Данила Акимович.— Вызывается свидетельница Раиса Петровна Борисова.
На этот раз никто не улыбнулся, когда директор назвал учительницу «свидетельницей».
Молоденькая учительница встала.
— Скажите, Раиса Петровна, что вы делали в классе после того, как все оттуда ушли?
Раиса Петровна ждала этого вопроса, поэтому отвечала твердо, без малейшей запинки.
— Сначала я убрала в портфель тетрадки,— сказала она и на секунду умолкла.
— Потом?
— Затем присела на минутку и стала думать, почему Мокеевой бросают какие-то записки. И еще о том, почему Мокеева вчера эти записки читала и рвала, а сегодня даже не поднимает.
— И в тот момент, когда вы думали, в класс заглянула Зырянова?
— Кто-то заглянул, но я не обратила внимания — кто.
— А когда Зырянова ушла, что вы делали?
— Я собрала эти записки. Они были комочками... смятыми...
— А потом?
— Потом я прочла эти записки.— Тут учительница немного запнулась.— Я, конечно, понимаю, что чужую переписку читать...— Раиса Петровна опять умолкла, но ей пришел на мощь Федор Болиславович.
— Да какая же тут переписка.
они кидают записки, а она их читать не желает.
Раиса Петровна благодарно кивнула:
— Вот именно! Я так и подумала. И прочитала эти записки.
— А потом?— спросил в полной тишине директор, и в его голосе закралась не свойственная ему жестокость.
И в тон директору отчеканила Раиса Петровна:
— А потом, сами знаете: я принесла вам эти записки.
Учительница замолчала. Молчали Данила Акимович с Федором Болисла-вовичем, молчали и все остальные. Луиза сидела, закусив нижнюю губу, и было видно, как, стекая рядом с ее носом, поблескивая в сумерках, капают редкие, но крупные слезы,
— Я могу быть свободна? — спросила наконец учительница.
— Да нет, свидетельница. Еще несколько вопросов.
Директор отметил, что, хотя он продолжает называть учительницу «свидетельницей», ни у кого даже тени улыбки не появилось на лице.
— Вы помните, товарищ Борисова, о чем я вас спросил, когда прочел эти записки?
— Вы спросили, кто эти записки. написал.— твердо и громко ответила Раиса Петровна.
— Вы что ответили?
— Я сказала, что заметила только восьмерых... кто бросал записки. Остальных не заметила.
— А я что сказал?
— А вы сказали, чтобы я этих восьмерых прислала завтра к вам в кабинет.
— Спасибо, свидетельница! Вы свободны.
Раиса Петровна вернулась на свое место, а директор встал.
— Теперь вопрос ко всем: что я ответил на вопрос Гриши Иннокентьева: откуда, мол, вы узнали, кто какую записку написал?
Подняли руки все восемь «писак», но директор смотрел только на Иванова. Тот встал.
— Так о чем же меня спросил Иннокентьев?
— Он спросил, откуда вы узнали, кто какую записку написал.
— По-яс-ня-ю,— сказал Данила Акимович раздельно и громко.- Кто какую записку написал, я узнавал по лицам, по тому, как ведут себя эти... авторы. Морозова тут же разревелась, когда увидела свою записку, Цветов стал моргать у ж слишком часто, Оганесян принялся нос тереть да глаза прятать, и так далее, и тому подобное. Только Иванова и Зырянову не удалось мне раскусить: уж больно хорошо собой владеют. Как говорится, ни один мускул не дрогнул у них на лице.
Польщенный Иванов улыбнулся и оглянулся на Томку. Та хихикнула и потерла ладошки. А Данила Акимович продолжал:
— Скажи, свидетель, что я ответил, когда Иннокентьев спросил меня, почему я так ловко угадываю?
Лицо Иванова сразу стало серьезным. Теперь он понял, к чему клонит директор, и покосился на опущенную голову Луизы.
— Вы ответили, что у вас разведка хорошая,— проговорил он глухо.
— Правильно! Так я и ответил. А теперь еще один вопрос: что вы все подумали, когда я сказал, что у меня разведка хорошая? Что вы подразумевали под этой самой разведкой?
— Вернее будет не «что», а «кто»,— поправил директора Федор Болиславович.
— Да, вот именно, кто? Кого вы подозревали, что он принес все эти записки и еще указал, кто какую записку написал?
Упитанная физиономия Иванова сделалась какой-то несчастной. Он явно понимал, что должен по совести ответить, но собраться с силами не мог. И тут ему помогла сама Мокеева. Она уронила дубинку и сумку с меховой шапкой и зарыдала так, что затряслась и голова ее, и плечи, и вся спина.
Луиза сидела самой крайней, рядом с учительницей. Раиса Петровна утешала ее, поглаживая по голове, по трясущейся спине; Нюша Морозова сорвалась со своего места, села с другого бока Мокеевой и обняла ее за плечи.
— Луиз!.. Ну, Лиза, Лизынька, ну не надо!.. Лизынька, ну перестань! Лиза!.. Ну Луиз!..- Глаза у Нюшки Морозовой всегда были на мокром месте. Прошло несколько секунд, и она, склонив голову вровень с головой Мокеевой. завыла тоненьким голоском.
К Луизе подбежала Томка Зырянова и присела перед ней на корточки, стараясь пальцами поднять Луизин подбородок.
— Луиза, ну ты чего? Лиз... мы же всё сознаем! Луиза, я завтра обратно к тебе пересяду. Луиза, ну ты слышишь или что?..
Среди заговорщиков началось движение. Практичный Иванов топтался на месте, поворачиваясь в разные стороны, и говорил неизвестно кому:
— Истерика у нее. Воды бы надо или капель каких...
Никто его не слушал. Многие поднялись со своих мест, Оганесян стал позади Зыряновой, слегка согнувшись и прижав руку к сердцу.
— Мокеева, слушай! — кричал он.— Мокеева, тут, конечно, ошибка вышла, мы это... мы извиняемся перед тобой. Ребята, ведь правда, мы извиняемся?
— Aral
— Ошибка вышла!
— Извиняемся!
Поняв, что все признают ее невинно пострадавшей, Мокеева прониклась такой жалостью к себе, что зарыдала еще сильней, а Нюша завыла вдвое громче, а остальные стали еще громче кричать, что тут ошибка вышла и что все извиняются.
Директор решил прекратить этот концерт. Он встал и сказал очень громко и властно:
— Луиза Мокеева!
Луиза тотчас умолкла и обратила к директору мокрое лицо.
— Перестань! — так же властно сказал Данила Акимович.— Расследование еще не окончено, а ты мешаешь.
Луиза протерла ладонями глаза и щеки, подняла с земли сумку и даже попыталась улыбнуться. Перестала выть Морозова, умолкли и все остальные, возвращаясь на свои места. Данила Акимович продолжал говорить стоя.
— Итак, расследованием установлено, что некоторые лица (он перечислил фамилии заговорщиков) реши ли учинить расправу над Мокеевой без суда и следствия, не собрав никаких доказательств ее вины. А посему указанные лица являются теперь уже не свидетелями, а подсудимыми, вина которых полностью доказана. За попытку учинить самосуд они приговариваются к пятнадцати розгам по мягкому месту каждый, причем розгами будет служить крапива.
— Во! — тихо сказал кто-то,
— Хи-хи! — отозвался другой.
Но нашлись и такие, которые переглянулись довольно озабоченно: мол, кто его знает, а вдруг он всерьез! Поэтому Данила Акимович поспешил добавить, что приговор условный, что исполнение его откладывается впредь до совершения осужденными нового преступления.
Начался веселый галдеж. Кто-то заявил, что не боится порки, и требовал, чтобы приговор исполнили немедленно, кто-то кричал, что ожоги крапивой полезны для организма, кто-то спрашивал, какое бы новое преступление совершить тут же. Луиза улыбалась, хотя и вытирала еще слезы, улыбалась учительница, улыбался и директор, поглядывая на своего друга, как бы спрашивая его: «Ну, кто из нас оказался прав?» А завхоз поднялся и, положив директору руку на плечо, пробубнил ему в ухо:
— Данила Акимович, про Хмелева что-нибудь скажи.
Директор взглянул на Леньку и увидел, что это единственный человек, который не принимает участия в общем веселье: сидит насупившись, плотно сжав губы.
Директор молча поднял руку, но этого не заметили, и гомон продолжался.
— Тихо! — крикнул Федор Болиславович.— А ну, все по местам!
Все оглянулись, увидели директора с поднятой рукой, и через несколько секунд воцарились порядок и тишина.
— Теперь нам надо рассмотреть дело Леонида Хмелева.— Директор нарочно сделал паузу, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели его слова. Стояла такая тишина, что было слышно, как где-то на улице негромко разговаривают прохожие. Лица у всех заговорщиков, у Раисы Петровны и особенно у Луизы стали очень серьезными.
Одни зыркали глазами то на двух педагогов, то на Хмелева, вцепившегося пальцами в колени, другие просто пере-глядывались между собой с растерянным видом.
— Вот так, значит,— пробасил в тишине Федор Болиславович, и опять наступило долгое молчание.
Наконец директор негромко заговорил.
— Ну вот он, Хмелев, перед вами. Вы ведь ему пригрозили: если донесешь о нашем заговоре — тебе еще хуже будет, чем Мокеевой. А он взял и донес.
- Так вы как его будете: крапивой или
просто так, кулаками?
Опять несколько секунд длилось молчание.
— Да ну-у, Данила Акимович! — с обидой в голосе протянул Иннокентьев: мол, что вы нас, за дураков принимаете?
— Но он же ябеда по-вашему, доносчик. Может, вы нас стесняетесь?
— Да ну-у! — так же обиженно протянула Зырянова. И тут Федор Болиславович счел нужным вмешаться.
— Однако, хватит, Данила Акимович. Люди сами понимают, что к чему.
— Правильно, хватит,— согласился директор.— Итак, дорогие граждане, собрание считаю закрытым. До свидания и спокойной вам ночи!
— До свидания! Спокойной ночи! До свидания! — облегченно и радостно закричали заговорщики, а Гришка Иннокентьев подбежал к Леньке.
— Данила Акимович, глядите, как я сейчас Хмелева бить буду!
Эту забаву подхватили другие мальчишки.
— Ну, Хмель, держись!
— Ну, Хмель, сейчас тебе будет!
И мальчишки принялись тузить Хмелева, чуть касаясь его кулаками, а тот отбивался от них, улыбаясь, как видно, даже забыв о своей больной ноге.
— А я защищать его буду,— закричала Томка Зырянова,— потому что он благородно поступил!
— И я защищать, и я защищать! — подхватила Луиза.
— И я защищать! — запищала Нюша Морозова.
Все три девочки ввязались в потасовку и стали награждать мальчишек уже довольно увесистыми кулаками.
Так, веселой возней, закончилась операция «Капроновый чулок».
