Одна заря сменить другую спешит…

Сергей Смирнов • 19 августа 2017
Сперва он разгромит жужаней и оттеснит их на север, за пустыню Гоби, куда прежде отступали побежденные китайцами хунны. Затем Тоба Гуй подчинит своих ближних соседей — немногочисленных хуннов, которые остались в родной степи, не пожелав переселиться в покоренный Китай.

    Западная (Средиземноморская) ойкумена вступает в конце IV века в эпоху этнической чехарды и смены старого имперского порядка новым — церковным. Но Дальневосточная ойкумена заметно опережает в развитии свою западную напарницу. Посмотрим, что творится в Поднебесной, когда на западе Евразии правит последний общий греко-римский православный император — Феодосий I. Оказывается, на востоке правит варвар и буддист: Фу Цзянь II, третий и последний представитель тангутской династии на троне Чжун Го.

    Восшествие тангута на китайский трон кажется чудом гораздо большим, чем появление на римском троне гота или вандала. Ведь из всех варваров — партнеров империи Хань — самыми могучими и культурными издавна считались хунны. Не удивительно, что в начале IV века, когда держава Хань погибла, а ее преемница Цзинь распалась на феодальные княжества, вожди хуннов пожелали занять опустевший имперский трон. Благо, среди предков этих вождей числились китайские царевны со священной фамилией Лю…

    Один такой вождь — Лю Цун — вторгся в долину Хуанхэ, не встретив серьезного сопротивления. В 311 году он захватил западную столицу Чанъань и взял в плен императора Хуай-ди, дальнего родича великого историка Сыма Цяня. После этого Лю Цун объявил себя императором китайцев (хуан-ди), сохранив и древний титул владыки хуннов: шаньюй. Тут бы обоим народам жить-поживать да добра наживать — рядом, мирно и порознь… Ан нет: помешали безродные пролетарии!

    За четыре века соседства Хань и Хунну из Китая в Степь сбежали многие тысячи неустроенных людей. Многие из них выжили и составили в хуннском обществе новый класс удальцов: цзелу. Не вмещаясь в родовую структуру хуннов, эти «китайские казаки» жили ордами — боевыми дружинами, выбирая «атаманов» из своей среды по признаку отваги и удачи. В момент вторжения хуннов в Поднебесную отряды цзелу составили более половины всей хуннской армии. А уж как можно управлять покоренными китайцами — в этом деле предводители цзелу разбирались гораздо лучше коренных хуннов! Не удивительно, что самый смышленый из этих атаманов — Ши Лэ, бывший раб, занял восточную столицу Лоян и объявил себя главой независимого царства Чжао (было такое княжество в Поднебесной в давно забытые времена…). Так породистые хунны и безродные цзелу поделили Северный Китай, меж тем как неукротимая часть коренных китайцев («хань жэнь») отступила на юг, за голубую реку Янцзы, сохранив там империю Цзинь.

    Безграмотный, но любознательный атаман Ши Лэ уважал китайскую ученость; многие чиновники-конфуцианцы шли к нему на службу. Тем временем мятеж коренных китайцев в Чанъани привел к гибели правящего рода хуннов — Лю. Так Ши Лэ остался единственным владыкой в долине Хуанхэ и в 330 году объявил себя родоначальником новой имперской династии — Младшей Чжао. Но утвердить престолонаследие Ши Лэ не успел: вскоре его побратим Ши Ху отобрал власть у постаревшего товарища и перебил всех прочих претендентов на трон. Понятно, что от нового тирана отшатнулись и конфуцианцы, и их традиционные соперники даосы. Тогда Ши Ху обратил свое внимание на буддистов.

    Буддийская община появилась в Китае в ту же пору, что христианская община в Риме. Признания от властей эти общины тоже добились почти одновременно: триста лет спустя. Но есть большая разница. С точки зрения римлян, христианство — вера не еврейская, а греческая: недаром почти все тексты Нового Завета написаны по-гречески! Греков римляне давно знали и ценили, хотя не любили за чрезмерное умствование. Буддисты же в Китае представляли совсем иную цивилизацию — Индийскую, о которой даже ученые китайцы знали мало и не хотели знать больше. Например, китайская этика не допускает изображений обнаженного человеческого тела, а в Индии храмы полны голых идолов и плясунов… Правда, Будда отрекся от многих канонов индуизма, но он заодно отрекся от любви к материальному миру: практичному китайцу этого не понять! Оттого в имперском Китае буддийская община пополнялась лишь отчаянными протестантами и не имела шансов прийти к власти. Но вот пришли варвары и открыли буддизму «зеленую улицу». Вряд ли Небо станет долго терпеть такое безобразие!

    Слабые люди утешаются такими словами; сильные воспринимают их как догму или как руководство к действию. Сильный духом и телом китаец Жань Минь, приближенный и усыновленный тираном Ши Ху, почувствовал, что Небо избрало его мстителем за поруганную честь народа и державы. После смерти Ши Ху в 350 году Жань Минь произвел военный переворот с простым лозунгом: «Китайцы, убивайте варваров!».

    Население долины Хуанхэ откликнулось с такой же готовностью, как жители Малой Азии на призыв Митридата Евпатора убивать всех римлян. Вскоре в империи Чжао не осталось ни одного живого хунна; погибли даже «многие китайцы с возвышенными носами», похожие на американских индейцев. Такого геноцида по расовому признаку еще не бывало в Средиземноморье!

    Легко угадать реакцию прочих «варваров» на геноцид хуннов и цзелу. Даже враги хуннов объявили себя мстителями за убитых инородцев и вторглись на бесхозные земли царства Чжао, мало задумываясь о том, какая участь ждет их самих в случае победы. Северо-восточные кочевники сяньби во главе с родом Муюн; северо-западные табгачи, возглавляемые выборными ханами; западные тангуты (ди) и юго-западные тибетцы (кяны), живущие родовым строем, — все бросились делить наследство тирана Ши Ху и мстителя Жань Миня.

    Наибольшую доблесть проявили тибетцы: их вождь Яо Сян разбил в бою Жань Миня, но не сумел ни убить его, ни взять в плен. За это старик-отец приказал выпороть победителя: ведь покарать изменника гораздо важнее, чем пролить кровь его воинов! Беглец Жань Минь потерпел новое поражение от войска сяньби под командой Муюна Ко и на этот раз пал в бою. Стоявшая поблизости южнокитайская армия не вмешалась в войну: правители империи Цзинь заняты освоением Юга и не спешат принять ответственность за все, что происходит в одичавшем Северном Китае.

    Такую же умеренность проявили победители — сяньби. Их царь Муюн Цзюнь принял императорский титул, назвал свою державу Янь (в честь еще одного из древнекитайских княжеств), но не начал войну с империей Цзинь, хотя в Поднебесной (по определению) не может быть двух императоров. Династия Муюнов старалась овладеть лишь теми землями, где коренные китайцы находятся в меньшинстве и где поэтому невозможен мятеж вроде того, что поднял Жань Минь. Но свято место не бывает пусто, кто-то должен был занять владения истребленных хуннов и тирана Ши Ху. Табгачи и тибетцы избежали этого соблазна по климатическим соображениям. Одно дело — геройствовать и брать добычу на китайских землях, другое дело — поселиться там, сменив родную сухую степь или холодное плоскогорье на влажные субтропики долины Хуанхэ.

    Напротив, тангуты поддались великодержавному соблазну. Их вождь Фу Цзянь I захватил Чанъань и назвал свое царство Цинь в честь дикого западного княжества, впервые сплотившего Поднебесную в ту пору, когда Рим насмерть воевал с Карфагеном. Тогда строители первой империи наделали уйму ошибок: был геноцид побежденных, сожжение «лишних» книг, казни непослушных грамотеев. Всех этих перегибов и преступлений намерен избежать благочестивый Фу Цзянь II, обратив свой взор к великому учителю — Будде. В новой империи все жители (китайцы и хунны, тангуты и кяны, табгачи и сяньби) должны чувствовать себя сыновьями, а не пасынками! Тогда рубежи Серединной Державы (Чжун Го) совпадут с границами Поднебесной Ойкумены (Тянь Ся), повсюду воцарится мир и общее процветание.

    Точно так же рассуждал шесть веков назад индийский император Ашока Маурья — гуманный современник Цинь Ши-хуанди, объявивший буддизм государственной религией Индии. В этом деле Ашока преуспел, подобно Константину I, и не диво: буддийская традиция насчитывала тогда уже три столетия. Но избежать массового кровопролития при расширении империи Ашока все же не сумел. Не удалось ему и удержать власть: слишком праведного монарха свергли почтительные, но трезво мыслящие сыновья. Теперь Фу Цзянь усугубляет ошибки Ашоки в Китае, где буддизм не имеет серьезной традиции. Тангутский владыка только что подчинил царство Муюнов, нанес поражение тибетцам, отразил набеги табгачей. Осталось последнее, главное дело: присоединить к Северному Китаю южную империю Цзинь, сражаясь и миротворствуя под знаменем буддизма!

    Таков геройский замысел Фу Цзяня. Но убедить в его величии своих простодушных воевод император не в силах: буддийская проповедь чужда тангутским воякам. Они готовы терпеть рядом с собою вооруженных иноплеменников (вчерашних врагов), лишь пока и поскольку войско Фу Цзяня побеждает южан. Но первое же поражение имперцев или даже боевая ничья разрушит хрупкое доверие между бойцами лоскутной империи. Огромная армия Новой Цинь рассыплется сама собой, не скрепленная ни привычной дисциплиной (как было в Старшей Цинь со времен Шан Яна), ни общим религиозным духом, как будет в Новом Риме (Византии) через два столетия после первых опытов Константина.

    Новым этносам Поднебесной тоже понадобятся еще два столетия взаимной притирки, чтобы срастись воедино в блестящей империи Тан, современнице и партнере славной Византии. Государственный буддизм также не приживется в Поднебесной, будучи скомпрометирован сперва тиранией Ши Ху, а затем несбыточными фантазиями Фу Цзяня и иных царственных варваров. Впрочем, изгнанные из Китая буддийские монахи создадут блестящий интеллектуальный центр в пещерах Дуньхуана: оттуда буддийская проповедь широко распространится по Великой Степи.

    А в середине IV века в Степи назревают важные события после долгого перерыва, вызванного вековой засухой. Трасса циклонов, движущихся поперек Евразии от Атлантики до Тибета, вновь сдвинулась из таежной зоны в степную; степь зазеленела, скот умножился, пищи хватает на всех, и вновь просыпается древняя удаль кочевников. На дальнем западе, в Приуралье, этот процесс породил кочевую державу гуннов. На Дальнем Востоке, между Алтаем и Маньчжурией, проявились два этноса разного сорта — табгачи и жужани. Описать их культуру и политику очень просто: табгачи — достойные преемники хуннов, а жужани — полный аналог цзелу. Кстати, западные гунны (наследники отколовшейся ветви древних хуннов) очень похожи на жужаней, но мало похожи на табгачей. Почему так вышло?

    Спасаясь от войск империи Хань, от Маньчжурии до Урала добралось немного хуннов, но это были самые отважные, упорные и дружные бойцы. Скрывшись в горных лесах от степной засухи, эти герои стали примером для многих местных удальцов из разных племен. Так на западе и на востоке Степи одновременно сложились орды — демократические общины воинов, сосуществующие и конкурирующие с родами скотоводов. Как только степь зазеленела от дождей, орда устремилась вдаль за добычей и славой. По дороге гунны вбирали в свои ряды всех «людей длинной воли», привычных к степной войне и убежденных, что лучшей доли не бывает. Такая система устойчива лишь в режиме непрерывного наступления, на пути от победы к победе: эту особенность гуннов (процветание без родины) с удивлением отметил Аммиан Марцеллин. Любая остановка или неудача раскалывает народ-войско, а поселившись среди покоренных земледельцев, он быстро разлагается и исчезает.

    Так было с цзелу в Поднебесной; так будет с гуннами в Европе. Их звездный век начался около 350 года, когда гунны вторглись в Среднюю Азию, потеснив хионитов и эфталитов. Этот век закончится в 451 году неудачной для Аттилы битвой на Каталаунском поле — в центре романизованной Европы, на берегах Марны. Через двенадцать лет держава гуннов необратимо распадется; имя исчезнувшего народа станет гордым прозвищем в устах степняков и ругательством в устах оседлых европейцев.

    Такая же участь ждет жужаней на Дальнем Востоке. Эта орда также оторвалась от массы спокойных пастухов и привыкла их эксплуатировать, опираясь на свой боевой престиж. Как только цепь боевых удач оборвалась, орда Жужань потерпела поражение от более равновесных табгачей. Эта западная ветвь монголоязычных племен сяньби откололась от восточного царства Муюнов и заполнила экологическую нишу былой державы Хунну, как только эта ниша вновь стала обитаемой (когда степь зазеленела). Теперь, когда Китай слаб, табгачи готовятся повторить успехи поздних хуннов. Сразу после гибели незадачливого идеалиста Фу Цзяня в 386 году вождь табгачей Тоба Гуй примет титул Вэй-ван и начнет, не торопясь, превращать свое царство в империю.

    Потом табгачи завершат соревнование со своими западными родичами из царства Янь эффектной победой над родом Муюн. В год смерти императора Феодосия (395) табгачи станут бесспорными гегемонами Восточной Степи и начнут покорение долины Хуанхэ. Воевать им придется в основном с удалыми тибетцами, а мирное состязание пойдет с тихими китайскими чиновниками. Ибо можно создать державу, сидя в седле, но нельзя ею успешно править, оставаясь в седле.

    В сложном ремесле сотрудничества с северными китайцами табгачи преуспеют более все прочих варваров. Их империя Тоба Вэй просуществует полтораста лет, испробовав все возможности: китайскую систему чинов, буддизм в роли государственной религии, запрет родного языка при дворе. Все это не поможет табгачам слиться с китайцами в один народ (по мнению самих китайцев), и в середине VI века империя Тоба Вэй будет взорвана северокитайскими националистами. Но, по мнению соседей-степняков, новая китайская держава будет преемницей правого дела табгачей. Даже императоров династии Тан степняки станут называть «табгач-ханами», и гордый Сын Неба спокойно воспримет это странное обращение от нужных ему «своих варваров». Такова максимально возможная и наиболее комфортная степень культурного сближения оседлых и кочевых этносов в Дальневосточной ойкумене…

    Перенесемся теперь на Средний Восток, где диалог империй с варварами протекает в ином режиме, чем в Тянь Ся или в Средиземноморье. Причина проста: обе великие державы этого региона — царство Сасанидов в Иране и царство Гуптов в Индии — сравнительно молоды. Первый Сасанид — Ардашер I — принял титул «шах-ан-шах» полтора столетия назад, а Чендрагупта I нарек себя «махараджа-дхи-раджа» всего 60 лет назад. Но показательны тронные имена основателей обеих династий: Ардашер — новое произношение древнего имени Артаксеркс, а Чандрагуптой звался основатель первой индийской династии Маурья. Принимая такое имя, царь-основатель обещает создать многовековую династию в стиле своих пращуров, по возможности с той же территорией и государственной религией.

    Персам было легче решить эту задачу. Их традиционная вера в светлого Ахурамазду, регулярно побеждающего неистребимого темного Аримана, требует лишь кодификации и не предназначена для иноплеменников. Индийцам пришлось труднее: новые цари Гупты отвергли привычный для многих буддизм и вернулись к старому, но не угасшему индуизму. Творец Брахма, разрушитель Шива, мудрец Вишну, громовержец Индра и многие другие боги вернулись из забытья на прежние пьедесталы. Понятно, что простой люд не забыл древних кумиров. Но чем провинились буддисты, что Гуптам легко удалось оттеснить их на задний план державной идеологии?

    Очень просто: буддисты виноваты в том, что их понимают и уважают варвары! Вспомним, что Гупты пришли к власти как победители прежних владык Индии — Кушан. Эти варвары вторглись в Индию из Средней Азии в I веке до новой эры. Легко одолев там и здесь эллинистов — наследников Александра Македонского, Кушаны нашли в Индии очень удобную международную религию и приняли ее ради культурного единства с покоренными народами. Теперь пришла расплата за три века кушанского владычества и государственного буддизма: династия Гуптов даст Индийскому субконтиненту еще три столетия державного единства и государственного индуизма.

    Простому люду Индии от этого не стало ни хуже, ни лучше, но кардинально изменился диалог индийцев с чужеземцами. Буддизм — учение активно наступательное, просвещающее всех обитателей Земли, даже самых отсталых варваров. Индуизм — воплощение равновесия многих природных сил и человеческих страстей, он адресован только коренным жителям Индии. Так Гупты нечаянно разделили две главные индийские религии по их социальным ролям: индуизм наводит порядок внутри ойкумены, буддизм просвещает весь внешний мир. При этом (в отличие от западного христианства) индийский буддизм стал неподконтролен светским властям. Просветленные монахи странствуют по Великой Степи и городам Китая, по южным морям и горным лесам Индокитая и повсюду создают новые очаги древней индийской цивилизации. Суматра, Камбоджа, Япония, Корея — все эти регионы понемногу превращаются в самобытные блоки Внешней Индии.

    Но в Иран доступ буддистам закрыт: царь Ардашер II опасается их разлагающего влияния в такой же мере, как его индийский коллега Чандрагупта II. Отношение властей Ирана к христианам еще более сурово: ведь это — единоверцы правителей Рима, издавна враждебного Ирану! Сохраняя таким путем чистоту национальной идеологии, Сасаниды упускают шанс создания Внешнего Ирана где-либо в бывших владениях Ахеменидов. Так, Бактрия и Согдиана уже достались буддистам; напротив, Армения вошла в сообщество христианских наций. Это случилось удивительно рано, еще до победы православия в Римской державе. Впрочем, и это можно понять: ведь армянские цари — родичи царей Парфии, свергнутых и истребленных Сасанидами. Вот армяне и поклонились Христу, чтобы не поклоняться священному огню Ахурамазды…

    Теперь властители Ирана отказались от конструктивного диалога с новыми северными варварами: хионитами, кидаритами, эфталитами. Все эти народы индоевропейского корня (горцы или степняки) хлынули в Иран под давлением гуннов. Персы могли бы договориться с беглецами так же, как римляне могли договориться с готами на Дунае. Но в обоих случаях имперская администрация предпочла «отбросить варваров» с большим или меньшим успехом, как бывало не раз на северных окраинах Поднебесной. Отныне судьба сасанидского Ирана повторяет судьбу империи Хань в ее диалоге с хуннами и сяньби.

    Двухвековое процветание царей Сасанидов и их чиновной бюрократии прервется в конце V века религиозной и социальной реформой Маздака так же, как процветание Старшей Хань прервалось бюрократической революцией Ван Мана. Когда эти потрясения утихнут, режим Сасанидов воскреснет еще на полтора столетия, подобно Младшей Хань. Затем вторая Персидская империя рухнет окончательно и станет добычей соседних варваров. Но, в отличие от Дальневосточной ойкумены, ближневосточные «варвары» будут носителями новой мировой религии — ислама.

    И возникнет на Ближнем Востоке очередная империя — Арабский халифат. В его рамках персидский этнос проживет еще три столетия, постепенно окультуривая пришельцев на свой лад.

    В Индии Гупты удержатся два столетия — половину «среднеимперского срока». Почти столько же здесь держалась династия Маурья, а после нее — Кушаны. Видимо, этот краткий срок точнее соответствует неубывающей пестроте этносов и культур субконтинента, не сглаживаемой ни всевластьем чиновников, ни государственной религией. Даже пришествие ислама в Индию не сможет нарушить ее плюрализм, столь важный в общем букете цивилизаций Земли.

    Так медленно крутятся жернова Истории в разных частях Евразии в конце IV века до новой эры, постепенно обращая старые и новые народы в муку для новых пирогов или в отруби, идущие на корм мельникам и пекарям. Но кто же вращает эти мельницы? Древние мудрецы считали, что это делают боги — сверхмогучие человекоподобные существа. Ибо кто еще может справиться со столь хитроумным и упорным созданием, как Человек Разумный или даже Человек Городской?

    Позднее античные философы заметили, что правитель зачастую глупее тех, кем он управляет. По сути, поступки людей направляются нравами тех общностей, в которые эти люди группируются по своей (доброй или недоброй) воле: таковы церкви, державы, политические партии, научные школы. Каждая из этих организаций устроена гораздо проще человеческой личности, а значит, сама она действует согласно природным законам, постижимым для человеческого ума. Кто их постиг — тот становится равен богам и начинает сам вращать жернова, которые перемалывают его самого в нечто новое, неожиданное и порою совсем нежеланное для субъекта исторического процесса. Так стоит ли человеку набираться божьей мудрости, или лучше оставаться в полумраке исходной человеческой наивности? Эту проблему каждый обитатель Земли решает сам — со всеми последствиями, вытекающими из принятого (или не принятого) решения.