Наш отец умер в 1941 году. Мать осталась с четырьмя детьми, её дочери исполнилось к тому времени девять лет, старшему сыну - пять, мне - три года, а младший сын родился в том же 41-м году. По рассказам матери, колхоз имени Кирова никакой помощи нашей семье не оказывал. Сам я помню, что в колхозе давали на трудодень 200 граммов зерна и денег 20 копеек. Мать зарабатывала 250 трудодней в год, поэтому получала 50 килограммов зерна, а денег не видела, так как они шли на облигации государственного займа.
После войны пособрали ребят 1938-1940 годов рождения, и все они, я в том числе, пошли в первый класс (в войну не до учёбы было). Бумаги не имелось, писать мы учились мелом на дощечках. Напишем - сотрём и так далее.
Ходили мы в лаптях. Хлеб пекли картофельный. Бывало, мать скажет: «Дети, я иду на работу, вот вам картошка, по два ведра, перетрите на тёрке». Мы перетирали по два ведра картошки на каждого. Мать возвращалась, насыпала две пригоршни муки в картошку, замешивала и пекла утром хлеб. Когда он остывал, его резали, он походил на червяков, так как терка крупная, а муки мало.
На зиму в качестве топлива заготавливали корни подсолнухов: выбивали с них землю и сушили. Топливом был и сушёный коровяк.
После уборки зерна комбайны оставляли высокую стерню, которую тоже можно было использовать вместо дров или угля. Но руководители колхозов не разрешали собирать её -наверное, чтобы больше людей погибло.
Бывало, приходят к нам за налогами, а платить нечем. Сельсовет запугивает: посадим! Мать плачет, говорит: «Нет денег. Берите детей за налоги».
Привозили в деревню кино. Билет стоил 20 копеек. Но где деньги взять? А кино-то посмотреть охота, поэтому смотрели мы через окно в клубе. Если же киномеханик нас заметит, возьмёт и задёрнет шторы.
В 1946 году был голод. Корова наша пала. Нам пришлось есть лебеду и жмых. Жиров не было никаких. Мы пухли. Чтобы не умереть, выкапывали по весне остатки мерзлой вонючей колхозной картошки.
Колхоз выращивал рожь возле нашего огорода. Когда она доходила до молочно-восковой спелости, мы темным вечером переходили через дорогу, ели зерно, от которого начинался понос.
Мать нас, похитителей зерна, ругала - боялась, что её посадят в тюрьму по закону вождя народов.
Старики рассказывали, что до войны колхоз возглавлял свой, деревенский, человек, который дал на трудодень по семь килограммов зерна. За это его, как говорится, замели - и домой он не вернулся.
Вот так мы жили при Сталине в родном колхозе.
