Наталья Долгорукая

Александр Каменский • 13 мая 2017
XVIII век в русской истории вполне можно назвать веком женщин. В значительной степени потому, пожалуй, что большую часть этих ста лет на русском престоле были именно женщины.

    «Я не имела такой привычки, чтобы сегодня любить одного, а завтра — другого».

    Вспомним, после смерти Петра I в 1725 году следующие 15 лет — это эпоха «дворцовых переворотов» — Екатерина I, Петр II, Анна Иоанновна, младенец Иоанн Антонович и, наконец, Елизавета Петровна лихо и скоро сменяют друг друга, пока в 1762 году не приходит к власти Екатерина II, процарствовавшая почти 34 года.

    Но женщины у власти — это лишь одна из причин «женского» явления в России. А явление было и в прямом, и в фигуральном смысле. Речь у нас пойдет о женщине, по-своему выдающейся, о Наталии Борисовне Долгорукой, чья жизнь и судьба не менее замечательна, чем жизнь и судьба знаменитой княгини Екатерины Дашковой, хотя совершенно в ином роде. Скажем вначале, почему могли вообще появиться в России такие женщины, какой была Дашкова, — блестяще образованной, со знанием многих языков, утонченной и абсолютно внутренне свободной, решающей и строящей свою судьбу так, как сама разумеет. Это относится в полной мере и к Наталии Долгорукой, которая построила ее по высшим нравственным меркам и законам.

    На рубеже XVII-XVIII веков в России произошла революция, аналогов которой мы, пожалуй, не найдем во всей мировой истории. Правда, она не привела к смене общественного строя, но изменила нечто едва ли не более значительное. За исторически ничтожный отрезок времени, буквально на глазах одного поколения поменялся весь уклад жизни большинства русских людей: они стали иначе одеваться, говорить, общаться друг с другом, иначе проводить время, иначе писать, читать иные книги, жить в иных домах и даже по иному календарю. Это ли не революция? Более того, и пожалуй, самое главное — у них возникли иные представления о жизни, иные жизненные идеалы, они стали иначе мыслить. На смену средневековому сознанию с сильной русской спецификой пришло сознание нового времени. Пришло из Европы, где оно постепенно развивалось по крайней мере со времен Возрождения и сильно ускорилось благодаря Великой французской революции.

    В России, правда, семена нововременного сознания попали в плохо приспособленную почву, их прихватило русским морозцем и все-таки хоть и очень своеобразные, всходы были…

    И пожалуй, лучше всего это видно на жизни женщины. Ее положение резко изменилось уже после петровских реформ. Именно они заставили ее снять кокошник, переодеться в платье с декольте, научиться европейским танцам и искусству светской беседы. Понятно, что многолетнее пребывание на российском престоле особ женского пола также способствовало женской эмансипации. В это время роль женщины чрезвычайно велика. Французский посол в России граф Сегюр в своих знаменитых мемуарах говорил даже о большей образованности русских женщин, «говоривших на четырех или пяти языках, умевших играть на разных инструментах и знакомых с творчеством известнейших романистов Франции, Италии и Англии» по сравнению с их отцами, мужьями и братьями. Русский историк В.С. Иконников насчитал до 70 женщин-писательниц, живших в России во второй половине XVIII века, а В.О. Ключевский писал, что именно «женщины давали тон светской жизни, вмешивались в дела мужей и давали им направление», правда, отмечал тут же, что «женовластие не подняло женщины в свете, а только повело к расстройству семейной жизни». С этим можно было бы и поспорить, но дело в другом. Главное, важное для нас, что воспитание и образование Дашковой — первой и последней женщины-президента Академии наук* мало отличалось от того, которое получали многие ее соотечественницы в XVIII веке. Они вполне вышли на простор жизни и столкнулись со всеми возможными, подчас же почти невозможными трудностями, обстоятельствами, а иногда — роком.

    Одной из таких замечательных русских женщин XVIII века, но совсем в ином роде, чем Дашкова, была Наталья Борисовна Долгорукая. Она оставила свои воспоминания — «своеручные записки», как они называются. Правда, коротенькие, бесхитростные, написанные очень изящным, красивым языком. Русским языком XVIII века. Это важно, потому что, скажем, мемуары Дашковой написаны по-французски, как и мемуары Екатерины II. Наталья Борисовна писала по-русски, языком очень образным, ярким, и уже по этой причине чтение «Записок» доставляет большое удовольствие. Они абсолютно чистосердечны и искренни и потому позволяют проникнуть во внутренний мир этой женщины.

    Наталья Борисовна родилась в одной из самых знатных, в одной из самых богатых семей России. Она была дочерью знаменитого сподвижника Петра Великого фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева. Родилась за несколько лет до смерти своего отца. Он умер в 1719 году, а Наталья Борисовна родилась, по-видимому, в 1715 году, значит, к тому времени, когда он умер, ей было примерно года четыре. Говорю «примерно», потому что многие издания и справочники приводят иную дату: 1717 год. Но дело в том, что сама Наталья Борисовна в своих воспоминаниях о событиях уже 1729, 1730 года, пишет о себе как о четырнадцати-пятнадцатилетней девочке в то время. Из чего ясно, что в 1717 году она родиться не могла. Очень рано потеряв отца и будучи младшей в семье, она была очень привязана к матери. У нее было два брата и две старшие сестры. Но в четырнадцать лет она потеряла и мать. И осталась сиротой, очень тяжело переживая смерть матери и свое одиночество: видно, с братьями и сестрами особой близости не было.

    Но тут вдруг наступил момент счастья — к ней посватался один из самых блестящих людей того времени — гвардейский офицер, награжденный всеми мыслимыми тогдашними орденами, имевший все высшие чины империи, фаворит императора Петра II, да еще к тому же красавец, князь Иван Алексеевич Долгорукий. Надо сказать, что современники об Иване Алексеевиче отзывались не самым лучшим образом, считали его повесой, считали, что он дурно влияет на молодого императора, но наша героиня, по-видимому, не на шутку влюбилась в своего жениха.

    Я осталась малолетна после отца моево, не больше как пяти лет, однако я росла при вдовствующей матери моей во всяком довольстве, которая старалась о воспитании моем, чтоб ничево не упустить в науках, и все возможности употребляла, чтоб мне умножить достоинств. Я ей была очень дорога… и так меня содержала, как должно благородной девушке быть, пребезмерно меня любила, хотя я тому и недостойна была. Однако все мое благополучие кончилось: смерть меня с нею разлучила…

    Тут надо напомнить, что в те времена девушки воспитывались с сознанием, что любить они должны того, кто им предназначен Богом. Вот судьба решила таким образом, что Наталье Борисовне был предназначен князь Иван Долгорукий, и значит, надо его любить. И она искренне его полюбила. Была объявлена помолвка. Девушка жила в счастливом нетерпении. Наконец, помолвка состоялась, и самым торжественным образом. Это был декабрь 1729 года. На обручении присутствовали сам император и весь двор, весь дипломатический корпус. Все поздравляли молодых, говорили Наталье Борисовне, какая она счастливая, как повезло ей в жизни. Она цвела и светилась молодостью. Свадьба была назначена на 19 января 1730 года. В этот же день сам император Петр II должен был обвенчаться с княжной Екатериной Долгорукой, сестрой нареченного жениха Натальи Борисовны. Близость к императору, общее радостное ожидание делало их соучастниками и родственниками. Две прекрасные свадьбы должны были состояться в этот день. Но … судьба распорядилась иначе — 19 января Петр II умер. С этого-то момента, так ожидаемого, такого, казалось, счастливого, начинаются все горести нашей героини.

    Сразу стало понятно, что тот фавор, как тогда говорили, которым пользовались князья Долгорукие при Петре II, теперь уже не продолжится. На трон члены Верховного тайного совета пригласили императрицу Анну Иоанновну.

    В своих «Записках» Наталья Борисовна описывает въезд Анны Ивановны в Москву. Во время въезда ее жених командовал гвардией. Описание чрезвычайно красочно, и в нем буквально сквозит вся та ненависть, которую Наталья Борисовна, писавшая свои «Записки» уже на склоне лет, испытывала всю жизнь к императрице Анне. В частности, она пишет: «Престрашного была взору, отвратное лицо имела, так была велика, когда между кавалеров идет — всех головою выше и чрезвычайно толста».

    Немилость новой императрицы к Долгоруким проявилась очень скоро. Возможно, как пишет Наталья Борисовна, она исходила от нового фаворита Анны — Бирона, который якобы публично поклялся извести семью Долгоруких. Тому были, конечно, причины, потому что, как мы знаем, Долгорукие принимали самое активное участие в составлении Кондиций — ограничений власти императрицы, которые заставили ее подписать. Но от Бирона ли, от Анны ли исходила месть — не суть важно. Важно, что с этого времени начинаются все беды.

    Прежде всего, молодую девушку, еще не жену, начинают уговаривать ее родственники отказаться от этого брака, так как уже ясно — это опасный брак и не только для нее, но и для них, приблизившихся к Долгоруким. Мы можем себе представить — пятнадцатилетняя девочка мечется, она в сомнениях. Она тоже очень ясно понимает, что ничто хорошее ее не ждет. Жених время от времени приезжает, они, как она пишет, плачут на груди друг у друга. Он всячески изъявляет ей свою любовь, и она принимает решение, безусловно, самое важное в жизни, изменившее ее жизнь.

    Впоследствии в своих «Записках» она записывает свои сомнения и размышления. Она пишет: «Честная ли это совесть: когда он был велик, так я с радостью за него шла, а когда он стал несчастлив, отказать ему. Я такому бессовестному совету согласиться не могла, а так положила свое намерение, когда сердце одному отдав, жить или умереть вместе, а другому уже нет участия в моей любви. Я не имела такой привычки, чтоб сегодня любить одного, а завтра — другого».

    Был стержень в этой совсем еще юной девочке. Были глубокие нравственные устои, которые оказались сильнее страха и уговоров. Наша героиня решилась выйти замуж за князя Ивана Алексеевича и исполнила задуманное. В апреле 1730 года состоялась свадьба. Свадьба была очень скромной. Она происходила в подмосковном имении Долгоруких, селе Горенки. Наталья Борисовна пишет, что никто из ее ближайших родственников, знаменитых русских богатеев Шереметевых, среди которых был и ее старший брат Петр Борисович, которого мы знаем как владельца Останкино, Кусково, никто из них не сопровождал ее в Горенки. С ней ехали только две дальние родственницы, две старушки, которым, видимо, уже нечего было бояться в этой жизни.

    А страх у людей настал сразу. Собственно говоря, происходило то, что спустя два века будут вспоминать все жены и вдовы тех, кого арестовывали по ночам в Москве, Ленинграде и в других городах и селах на просторах СССР в 1937-1938 годах, да и раньше, с приходом революции и позже — вплоть до 50-х годов: как отворачивались и тут же исчезали все знакомые, как они переходили на другую сторону улиц, завидев кого-то из них… тех, «врагов народа».

    То же самое произошло и здесь. Абсолютно все люди, которые постоянно бывали в доме, постоянно крутились вокруг, заискивали, льстили, пытались услужить, исчезли в одночасье. На свадьбе кроме двух старушек были только ближайшие родственники Долгоруких, но это, правда, довольно большой клан. И она сразу почувствовала себя одиноко: девочка, попавшая в эту огромную семью со своими традициями, порядками совершенно одна, оставленная, словно отрезанная родней. Ее сопровождали гувернантка, которая ее воспитывала, она не называет ее имени в своих мемуарах, по-видимому, француженка, и две служанки.

    …Первая персона в нашем государстве был мой жених, при всех природных достоинствах имел знатные чины при дворе и в гвардии. Я признаюсь вам в том, что я почитала за великое благополучие, видя его к себе благосклонна; напротив того и я ему ответствовала, любила ево очень… Подумайте, будучи девке в пятнадцать лет так обрадованной, я не иное что думала, как вся сфера небесная для меня переменилась… Казалось мне тогда, по моему малодумию, что это все прочно и на целой мой век будет, а тово не знала, что в здешнем свете ничево нету прочнова, а все на час… Ум колеблетца, когда приведу на память, что после всех этих веселий меня постигло… Знать не было мне тогда друга, кто б меня научил, чтоб по этой скольской дороге опаснее ходила… Я не хвалюсь своим терпением, но о милости Божией похвалюсь, что Он мне дал столько силы, что я перенесла и по сие время несу; невозможно бы человеку смертному такие удары понести, когда не свыше сила Господня подкрепляла.

    А через пару дней после свадьбы, когда молодые собрались, как это полагалось, отправиться с визитами к родственникам, прибыл гвардейский офицер с указом императрицы о том, что Долгорукие высылаются в дальние имения — в Пензенскую губернию. И Наталья Борисовна пишет, как она пыталась уговорить мужа и свекра, чтобы те поехали к императрице, бросились к ней в ноги, умоляя о прощении, доказывая свою невиновность. И что свекор на нее посмотрел так, что слов не понадобилось. Она еще не знала, что разжалобить императрицу невозможно, и это — только начало.

    Стали собираться в путь — им был дан один день на сборы. Наталья Борисовна пишет, что она надеялась и думала, что ссылка продлится недолго, и они скоро вернутся, поэтому все дорогие вещи, все драгоценности и деньги она отослала брату. Решила, что там, куда они едут, ничего не понадобится. Когда брат Петр прислал на дорогу тысячу рублей, она взяла четыреста, а остальные отослала назад… Наивная и бескорыстная девочка… Более того, она полагала, что они будут ехать все вместе, семьей, и все вместе будут жить. Потом в дороге, как она пишет, выяснилось, что их с мужем числят «на своем коште», как тогда говорили, то есть ей приходилось платить за все самой из этих четырехсот рублей.

    Куда девались искатели и друзья, все спрятались, и ближние отдалече меня сташа, все меня оставили в угодность новым фаворитам, все стали меня боятца, чтоб я встречу с кем не попалась, всем подозрительно. Лутше б тому человеку не родитца на свете, кому на время быть велику, а после притти в нещастие: все станут презирать, никто говорить не хочет.

    Путешествие было очень тяжелым и долгим. Она описывает, как однажды они заночевали в каком-то непонятном месте, а наутро, проснувшись, увидели, что находятся среди огромного болота. Другой раз муж с братом во время поездки отъехали, чтобы поохотиться, их долго не было, она волновалась. Потом наконец-то вернулись, и муж ее, показывая на брата сказал, что «я жив благодаря ему», потому что они пытались переправиться через какую-то речку, а там оказался омут.

    Но они не успели доехать до места назначения. Уже в дороге прибыл курьер, который привез указ о снятии кавалерии, как тогда говорили, что значит лишение орденов. И Наталья Борисовна пишет, что они с радостью отдали все ордена и совсем не страдали по этому поводу. Но вслед за этим курьером прибыл еще один, непростой, а гвардейский офицер с большой командой солдат. Теперь их повезли не в имение Долгоруких Пензенской губернии, а… в Сибирь, в Березов.

    Поначалу они даже не знали, куда именно их везут. Гвардейский офицер, прибывший из столицы, хорошо знал князей Долгоруких и графов Шереметевых, видел их в богатстве и славе, потому, исполняя то, что ему было предписано, обращался с ними достаточно вежливо. Здесь же поначалу, очевидно, в Тобольске, они были переданы местному офицеру. Наталья Борисовна подчеркивает, что это был человек, выслужившийся из простонародья, поэтому он получал удовольствие от того, что имел возможность показать свою власть над ними, знатными аристократами, богатейшими людьми России, и откровенно измывался над ними. Потом их повезли на полусгнившем корабле, через щели которого текла вода.

    Она описывает это путешествие очень красочно. Она не понимала еще всего ужаса положения, в котором оказалась, слишком молода была и жизнелюбива, но одиночество и страх уже проникали в ее душу. Вот что она пишет: «Иногда куплю осетра и на веревку его. Он с мною рядом плывет, чтоб я не одна невольницей была и осетр со мною».

    Подумайте, каково мне тогда было видить: все плачут суетятца, сбираютца, и я суечусь, куда еду, не знаю, и где буду жить — не ведаю, только что слезами обливаюсь… Так далеко везут, что никово своих не увижу, однако в разсуждении для милова человека все должна сносить…

    А когда погода станет ветром судно шатать, тогда у меня станет голова болеть и тошнитца, тогда выведут меня наверх на палубу и положут на ветр, и я до тех пор без чувства лежу, покамест погода утихнет, и покроют меня шубою: на воде ветр очень проницательный… Этот водяной путь много живота моего унес. Однако все переносила всякие страхи, потому что еще не конец моим бедам был, на большие готовилась, для того меня Бог и подкреплял.

    Наконец, они прибыли в Березов. Туда, куда всего за три года до этого, именно усилиями Долгоруких был сослан Александр Данилович Меньшиков… Их поселили в тот же самый дом, где жил Меньшиков, где умер Меньшиков, где на руках у Меньшикова умерла его дочь Мария Меньшикова, которая до княжны Екатерины Долгорукой была названной невестой императора Петра II. В этом доме им предстояло жить.

    Как тут не вспомнить о возмездии, о пословице «Не рой яму другому, сам в нее попадешь». Но речь идет о Наталье Борисовне, совсем еще девочке, о ее судьбе. Здесь, в этом доме, Наталья Борисовна прожила до 1740 года. Здесь родила двоих детей. Все эти годы, как можно судить по ее «Запискам», она ни разу не пожалела о том, что сделала, и не изменила своих чувств к мужу. Хотя муж продолжал вести образ жизни в значительной мере тот, который соответствовал его натуре: гулянки, выпивки, интрижки с местными девушками — все это было, только без прошлого размаха. Наталья Борисовна словно была слепа и глуха ко всему внешнему. Она пишет в своих «Записках»: «Мне казалось, что он для меня родился и я для него и нам друг без друга жить нельзя. Я по сей час в одном рассуждении и не тужу, что мой век пропал, но благодарю Бога моего, что он мне дал знать такого человека, который того стоил, чтоб мне за любовь жизнею своею заплатить, целый век странствовать и всякие беды сносить».

    …Какой этот глупой офицер был, из крестьян, да заслужил чин капитанской. Он думал о себе, что он очень великой человек и сколько можно надобно нас жестоко содержать, яко преступников; ему казалось подло с нами и говорить, однако со всею своею спесью ходил к нам обедать. Изобразите это одно, сходственно ли с умным человеком? В чем он хаживал: епанча солдацкая на одну рубашку, да туфли на босу ногу, и так с нами сидит. Я была всех моложе, и невоздержна, не могу терпеть, чтоб не смеятца, видя такую смешную позитуру… И так мы с этим глупым командиром плыли целой месяц до того города, где нам жить. До таково местечка доехали, что ни пить, ни есть, ни носить нечево; ничево не продают, ниже калача. Тогда я плакала, для чево меня реки не утопили. Мне казалось, не можно жить в таком дурном месте.

    Однако размеренной жизни пришел конец. В 1838 году последовал донос на Долгоруких из Березова, ибо они были, конечно, не воздержаны и Анну Иоанновну поминали частенько. Началось следствие, Долгорукие были арестованы и еще многие, многие другие люди. Когда мужа Натальи Борисовны Ивана Долгорукова подняли на дыбе, он сказал все, что знал, а знал он ужасную по тем временам вещь. Он рассказал о том, что когда умирал Петр II, Долгорукие подделали завещание умирающего императора в пользу своей сестры Екатерины Долгорукой, названной невесты императора. Это было страшное преступление — государственное, за ним последовали казни. Иван Алексеевич Долгорукий был приговорен к колесованию, казни довольно редкой в России этого времени. Затем был объявлен указ о помиловании — о замене колесования четвертованием. В 1739 году приговор был приведен в исполнение.

    Наталья Борисовна узнала о кончине мужа лишь год спустя, тогда же ей было разрешено вернуться в Россию. Она выехала из Сибири и приехала в Москву по иронии судьбы 17 октября 1740 года, в день, когда в Петербурге умерла императрица Анна Ивановна…

    Не можна всего страдания моего описать и бед, сколько я их перенесла! Что всево тошнея была, для ково пропала и все эти напасти несла, и всево в свете милея было, тем я не утешалась, а радость моя была с горестию смешена всегда: был болен от несносных бед; источники ево слез не пересыхали, жалось ево сердца съедало, видев меня в таком жалком состоянии… Я сама себя тем утешаю, когда спомню все ево благородные поступки, и щастливу себя щитаю, что я ево ради себя потеряла, без принуждение, из свои доброй воли. Я все в нем имела: и милостиваго мужа и отца,

    и учителя, и старателя о спасении моем; он меня учил Богу молитца, учил меня к бедным милостивою быть, принуждал милостыню давать, всегда книги читал Святое писание, чтоб я знала Слово Божие, всегда твердил о незлобие, чтоб никому зла не помнила.

    (отрывки из «Записок» Н.Б. Долгорукой)

    Она не пишет об этом в «Записках», но из источников мы знаем, что семья Шереметевых приняла Наталью Борисовну очень холодно. Братья не хотели с ней общаться. А она приехала с двумя сыновьями, старшему было восемь, младшему — полтора года. Младший мальчик, судя по всему, был болен психически, она не могла от него отойти впоследствии многие годы. Жила поначалу в Москве, потом уехала на Украину и спустя восемнадцать лет, в 1758 году, когда младший сын умер, Наталья Борисовна постриглась в монахини в одном из киевских монастырей. Там и окончила свои годы. Она умерла в 1771 году. «Своеручные записки» она написала по просьбе своего старшего сына Михаила Ивановича. Не будь этой его просьбы — не знали бы мы ее историю, не было бы этого необыкновенного документа о ее судьбе и об эпохе «Записок» .

    Я говорил, что они написаны бесхитростным, но по-своему чудесным языком XVIII века. Я думаю, что сегодня этот язык оказывает на нас даже большее эмоциональное впечатление, чем мог бы произвести на современников. В конце концов, люди ХVIII века привыкли выражать свои мысли довольно выспренно, пользуясь аллегориями, образами античности и т.д. Доведись им прочитать «Записки» Долгорукой, они вероятно, сказали бы, что они написаны языком слишком примитивным, с их точки зрения, не литературным. Нам же в нем, как мне кажется, слышится своеобразная и неповторимая музыка, некая первозданность и чистота.

    И еще одно. В русской культуре сложилось такое понятие, как «декабристки». Так называют обычно женщин, жертвующих собой ради своих мужей по примеру жен декабристов, последовавших за ними в Сибирь. Судьба Натальи Борисовны Долгорукой показывает, что эта традиция существовала задолго до декабристов. Да, и Долгорукая, конечно, не была первой такой женщиной. Вспомним хотя бы жену протопопа Аввакума.