Два рассказа

Н. Землянова • 30 сентября 2017

    Бородавка.

    У деда Иваныча на кончике левой ноздри сидела большая лиловая бородавка. По цвету сливалась с носом, и дед уже не замечал её. В общем, никто внимания не обращал на этот изъян, кроме внука Пашки. Тот порой доводил деда до крика.

    - Последний раз говорю тебе - отстань! Это не сопля и не козюля. Это бо-ро-дав-ка, - по слогам и нараспев объяснял он внуку.

    - Пап, и правда - сходи к врачу, может, её можно удалить, - с улыбкой, но вполне серьёзно говорила дочь.

    - Да ну вас! - горячился дед. - Привязались не по делу. Мне не мешает, а им, видите ли, мешает.

    Однако через неделю дед пошёл в поликлинику. Врач посоветовал бородавку удалить. И деда положили в больницу. А в больнице в это время где-то прорвало трубы и спешно велись сварочные работы. Толстые кабели лежали по всему коридору. И когда Иваныча везли в операционную, одно колесо каталки зацепилось за кабель, и каталка накренилась, а дед свалился на пол. Да так, что встать не мог. И вернули Иваныча в палату с бородавкой на носу и загипсованной левой ногой. Мужики в палате сначала ахнули, а потом зашлись в хохоте.

    Внук Пашка, пришедший навестить Иваныча, был удивлён:

    - А что, деда, надо было сначала сломать ногу, а только потом оторвать бородавку?

    - Не зли меня, Пашка. Я тут исключительно по твоей вине - тебе одному мешала моя бородавка.

    Недели через две врач спросил Иваныча:

    - Ну что, дед, будем наводить красоту на носу?

    - Конечно! - воскликнул тот. На этот раз Иваныча везли в операционную на кресле-каталке - было надёжно и удобно. Но когда стали помогать ему перебираться на операционный стол, дед запутался в костылях, и правая рука его оказалась за спиной и...как-то хрустнула. К нему, уже лежащему на столе, подошёл врач:

    - Ну, дед, как настроение?

    Но Иваныч был очень бледен и молчал. Врач похлопал его по щекам, но дед не реагировал.

    - Сердечные. Быстро! - скомандовал он медсестре.

    Когда дед очнулся, врач спросил:

    - Вы боитесь операции?

    - Рука, больно... - простонал дед и снова потерял сознание.

    Деда привезли в палату с бородавкой на носу и загипсованной правой рукой.

    А через три недели дочь забрала Иваныча домой и строго наказала Пашке больше не изводить деда его бородавкой.

    Козел.

    Дед Тимофей, похоронив супругу, почти тронулся умом от горя. «Один, совсем один остался», - причитал он. Наплакавшись, спохватывался: «Да нет же!» И смотрел на притулившихся к нему рыжего кота без имени, собачку Жулю и козла Яшку. Из всей троицы досаждал ему только Яшка. После того как его подругу пустили под нож (на бабкины поминки), козёл совсем отбился от рук. Такое творил! Опрокидывал со стола на пол дедову кастрюлю с супом и с удовольствием подбирал её содержимое с пола. Хлеб откуда только не доставал! Даже из наволочки, подвешенной на гвоздь почти под потолок. Подпрыгивая, Яшка рогами сдёргивал наволочку, разрывал её и съедал весь дневной запаса деда.

    Однажды Тимофей сильно занедужил - простыл. Да и печаль-тоска заела. Купил он бутылку водки (хотя пил очень редко) и решил себя полечить. В горячий малиновый чай плеснул полстакана водки и выпил. Посидел за столом минут двадцать и пошёл полежать - сморило его. Проснулся от громкого храпа. Испугался: «Неужто в гости кто пришёл? Да ж не звал я никого». Протёр глаза, огляделся, и предстала перед ним картина неописуемая. На полу лежал вытянувшийся во весь козлиный рост Яшка с открытой пастью, из которой с громким свистом вылетал храп. У деда ёкнуло сердце: «Что случилось с козлом? Неужто помер?» Но, глянув на стол, всё понял: стакан был опрокинут, а пустая бутылка валялась на полу.

    - Ах ты, гад, шкода, ишь что умудрил, проныра, - закричал Тимофей.

    Он ещё долго бранил козла, но тот не слышал. И чтобы разбудить, накинул на его морду старую шапку-ушанку и прикрыл половиком. Но козёл не шелохнулся. Проснулся Яшка только к вечеру и до ночи пасся у речки - видно, отпаивался и трезвел.

    Тимофей решил, что от козла ему лучше избавиться. Но как? Думал-думал и вспомнил, что у сестры его в дальней деревне есть стадо коз, а козла в стаде нет. И постановил Тимофей: «Подарю Яшку сестре». Но как довезти? Пошёл дед на ближайшую железнодорожную станцию, через которую проходили товарные и пассажирские поезда. «Неужто не возьмут - гадал он, - ведь и ехать-то всего три остановки». И верно, ему отказывали. Лишь проводник последнего вагона сказал полушутя-полусерьёзно: - Если сумеешь, дед, спрятать своего Яшку в вагоне так, что никто не заметит, то на обратном пути через три дня заберу тебя с козлом. Готовь магарыч.

    Сказано - сделано. Но не повезло проводнику.

    - Ну и влип же я из-за тебя, дед: контролёры в поезде. Увидят козла - лишусь работы. Хорошо, если только оштрафуют. Будешь за меня штраф платить.

    Пассажиры других вагонов уже шепнули контролёрам, что в поезде то ли козу, то ли козла, то ли овцу везут. Те прошерстили весь вагон, но никакую животину не обнаружили. Удивило их только поведение проводника в последнем вагоне. Был он бледен, рассеян и отвечал на вопросы невпопад. Даже подумали, не пьян ли.

    - Может, вам помощь какая нужна, -интересовались у него контролёры. -Может, вы заболели?

    - Да нет, не заболел, - рассеянно отвечал он. - У меня в конце вагона дед один едет. Выпил и храпит, что паровоз. За людей переживаю - отдохнуть им не даёт.

    - Ну, это уж ваши проблемы, - отмахнулись контролёры.

    Когда они вышли из вагона, проводник кинулся к Тимофею и, захлёбываясь от волнения и не прошедшего страха, почти прокричал:

    - Дед, где козёл? Ты что, на ходу поезда его выбросил?!

    А дед молчал и усмехался.

    - Как только пассажиры не оглохли от такого храпа? - продолжал проводник, глядя на укутавшегося с головой пассажира рядом с дедом.

    И в сердцах сдернул с храпящего шапку-ушанку. Выражение его лица в тот момент словами не передать - это надо было видеть.

    ...На станции Антоновка деда встречала его сестра. Лошадь шарахалась, когда команда из шести человек волокла козла в повозку. Яшка так и не проснулся, ведь он выпил почти бутылку водки и закусил увесистой булкой хлеба.