«Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме».
Москва, Кремль, октябрь 1961: XXII съезд КПСС
Нынешнему поколению советских людей довелось жить не при коммунизме, а в эпоху крутых перемен. Завидовать нам или нет, будут решать другие поколения. Наверно, как всегда, мнения разойдутся. Кто-то нудно заметит, что история не знает сослагательного… Другой ехидно оборвет, что она — история — не знает и повелительного наклонения, и даже по поводу изъявительного всегда у нее сомнения. Но, надеюсь, найдется третий — здравомыслящий, кто поправит: «Не всегда». И пояснит, что в крушении советской власти один фактор не вызывает сомнений — научно-технический.
Советский способ общественного устройства не совладал с научно-техническим прогрессом и уступил дорогу способу, основанному на свободной конкуренции. Как предвидел основатель советской власти, победил строй, который обеспечил наивысшую эффективность труда. Немудрено, что советский строй проиграл соревнование строю, который прямо-таки основан на соревновании. Мудренее, что проиграл на поле науки и техники.
Ведь советские вожди кормили науку не только словами. К примеру, к середине 30-х годов число физиков в стране выросло в десять раз. Выросло и уменье — советские физики сделали открытия нобелевского уровня. Двадцать лет спустя уровень советской науки и техники стал виден невооруженному глазу. Сначала капиталистический мир с ужасом узнал, что у Советов появилось ядерное оружие. Затем, в октябре 1957 года, в английский язык вторглось русское слово SPUTNIK, и радиостанции всего мира транслировали неприхотливое попискивание из космоса. И наконец, в апреле 1961-го весь мир выучил русское имя YURI GAGARIN.
Для многих на Западе это засвидетельствовало, что в соревновании двух систем советский социализм вырвался вперед. Однако в следующем раунде капитализм догнал и перегнал. Американский президент провозгласил цель — в десятилетний срок человек побывает на Луне. И цель была достигнута, в 1969 году на неземную твердь ступил американский гражданин. Вслед за этим еще десяток американцев поглядели на Землю с лунной точки зрения. Капитализм явно опередил социализм.
Еще до того, как результат лунного раунда высветился на табло истории, советский физик Андрей Сахаров увидел, куда идет дело. Сравнивая научно-технические потенциалы СССР и США, он отметил, что на точные и технические науки СССР расходует в три-пять раз меньше, что «эффективность расходов различается в несколько раз не в нашу пользу» и что разрыв этот растет.
Это из письма Сахарова, направленного им в 1967 году в ЦК, — письма служебного, секретного. Тогда академик считал себя техническим экспертом, всецело преданным интересам советского социализма. Все свои награды — три звезды Героя Социалистического Труда, Сталинскую и Ленинскую премии — он получил за достижения в военно-научной области. Соревнованием с США в сфере стратегического оружия Сахаров занимался профессионально, и он по долгу службы понимал, что страна может себе позволить стратегически, а чего не может. И уж он-то знал, что мирные завоевания космоса — это побочный продукт военных разработок. Первым делом были «изделия» — ядерные заряды, а также и «средства доставки» — ракеты. Не лететь бы Гагарину в 1961 году, если бы в 1953-м Сахаров замыслил меньшие габариты термоядерного заряда.
|
Поэтому можно верить академику Сахарову, если он в 1968 году — в своих «Размышлениях о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» — уподобил соревнование СССР и США двум лыжникам, идущим по глубокому снегу: лыжник в звездно-полосатой майке прокладывает дорогу научно-технического прогресса, а лыжник в красной майке идет по уже готовой лыжне.
Не имевшие допуска к научно-техническим секретам тоже могли догадаться, кто прокладывает лыжню. Достаточно было поставить рядом лучший советский портативный радиоприемник и какой-нибудь привезенный из-за границы Sony. Такого рода сопоставления родили злую шутку, что в СССР делают самые крупные в мире микросхемы.
Верить ли авторитету академика Сахарова или верить своим глазам, сам научно-технический факт налицо. Но в чем причина этого факта? Почему строй, на знамени которого было начертано «Научность и План», отстал от строя, основанного на «Свободе и Конкуренции»? Что именно помогло свободному капитализму опередить научный социализм?
Хорошо бы найти человека, который успешно жил и работал в мире высоконаучной техники в советское время и который не менее успешен в этом же мире сейчас, когда в ходу слизанное с английского — «высокие технологии» или — вовсе без перевода — хай-тек, то бишь high-tech. Такой человек мог бы сопоставить два способа жизни науки и техники и объяснить, что мешало родине первого спутника оставаться впереди планеты всей и какие силы помогают победителям в свободной конкуренции. И, глядишь, помогут и России зажить по-людски.
Но где ж найдешь такого человека — с таким двойным жизненным опытом?! — думал я до весны 2001 года.
До весны 2001 года ничто в моей жизни не предвещало близкого знакомства с миром крупного предпринимательства. Занимаюсь я историей физики, историей науки в России, а в нынешней России, увы, не до науки и тем более не до ее истории. Потому-то я вместе со своим бизнесом перебрался в другую страну — самую богатую, самую предпринимательскую. В Америке интерес к российской истории оказался достаточно велик, чтобы на деньги тамошних предпринимателей российский историк мог несколько лет заниматься своим неприбыльным делом.
Все эти годы я трудился над биографией российского физика Андрея Сахарова. Его самого больше всего интересовала чистая теоретическая физика: Вселенная, квантовые частицы, — то, без чего вполне можно обойтись в практической жизни. Практическая жизнь, правда, вывела этого человека науки далеко за пределы чистой теории, но мир крупного предпринимательства как будто еще дальше?
Не настолько уж и дальше, обнаружил я, получив электронное письмо с российским обратным адресом — «емелю», как иногда ласковые русофилы называют e-mail. Емеля на экране моего компьютера заговорила чисто русским языком:
«Уважаемый Геннадий!
Не сочтите подобное обращение недопустимой вольностью; я просто не знаю Вашего отчества. У меня недавно оказалась Ваша книга «Андрей Сахаров. Наука и свобода», после прочтения которой возникла потребность высказать уважение и благодарность автору. Хотелось бы встретиться».
И подпись:
Дмитрий Борисович Зимин,
Генеральный директор
АО «ВымпелКом»…
Не знаю, что было сильнее, — удовольствие от отклика на книгу или недоумение от подписи. Названия этого акционерного общества я никогда не слышал. И как-то не верилось, что крупные акционеры читают книги такого рода — что для них биография гуманитарного физика, закончившаяся до наступления светлого капиталистического будущего?
Видно, «ВымпелКом» — это что-то не вполне капиталистическое, подумал я, но на всякий случай пошарил в Интернете. И понял, что ничего не знаю о российском капитализме. Дмитрий Зимин оказался одним из крупнейших предпринимателей России, а «ВымпелКом» — ведущей компанией мобильной телефонии, известной под именем «Би Лайн». При этом создатель компании ничем не напоминал «новых русских» из соответствующих анекдотов. Доктор наук, под семьдесят, из которых тридцать лет проработал в одном и том же — Радиотехническом — институте. Разумеется, я захотел узнать, что именно в моей книге понравилось столь квалифицированному читателю, а что не очень.
К этому добавился и профессиональный интерес. Как мне любезно сообщил Интернет, нынешний «олигарх» в советские годы разрабатывал радиотехнику противоракетной обороны. А с этой обороной связан крутой поворот в биографии Андрея Сахарова — именно эта проблема побудила его, разработчика стратегического оружия, выйти из наглухо закрытого военно-научного мира на общественную арену.
При жизни Сахарова противоракетная проблема оставалась глубоко секретной, и поэтому сам он не говорил о конкретной причине своего бунта. Причина обнаружилась лишь после того, как ЦК закрыли, а архив ЦК открыли, — на двадцати страницах рассекреченного сахаровского письма 1967 года. И все же историку полагаться лишь на одно свидетельство неуютно, даже если свидетель внушает доверие.
Для встречи с необычным моим читателем был еще и резон не столь профессиональный, сколь личный. При всем интересе к истории я слежу и за происходящим в России ныне. Не из патриотизма, а из чистого эгоизма: хочется, чтобы культура, давшая Пушкина, Чайковского и Сахарова, жила и процветала. Ведь это моя родная культура, в ней я вырос и через нее приобщался к другим культурам — от физико-математической до англо-американской. Единственный же способ здоровой жизни культуры — жизнь народа, создавшего эту культуру. И прежде всего, здоровая экономическая жизнь.
«Прежде всего» не потому, что, как меня учили в советской школе, экономическое бытие первично, а все остальное вторично. С особым вниманием я стал смотреть на экономику России под воздействием опыта жизни в капиталистическом Бостоне.
Именно отношение американского общества к ученой братии помирило меня с крупной частной собственностью. Если люди так устроены, что для общественного благополучия в целом необходимо, чтобы имелись в обществе и сверхбогатые люди — с личными самолетами, ничего не имею против.
Почему-то сверхбогачи вместо покупки еще одного самолета — для личного блага — по своей прихоти нередко тратят собственные деньги на искусство и науку — для блага общественного. И это испокон веков, от древнеримского Мецената до Нобеля, Гуггенхайма и им подобных.
Столь же известны были бы в России имена Леденцова и Шанявского, если бы не советский катаклизм отечественной истории. Незадолго до катаклизма на частные средства этих крупных предпринимателей были построены в Москве Научный институт и Народный университет — первый институт, независимый от государства, и первый университет, открытый для всех желающих.
Советская власть заняла университет Шанявского под Высшую партшколу. А институт, построенный на средства Леденцова, как ни странно, уцелел. В этом институте начал свой путь в науке Андрей Сахаров.
Да, советская власть тратила деньги не только на свои личные самолеты, но и на науку. В марте 1946 года главный советский Меценат — товарищ Сталин — по своей прихоти поднял зарплаты научных работников сразу в несколько раз. Что, наука вдруг стала в несколько раз важнее? Физик стал сразу в несколько раз нужнее стране, чем врач и учитель? Или просто верховному предпринимателю срочно потребовалось научное ядерное оружие?
Что же лучше для развития науки — беспрекословная прихоть одного-единственного в стране предпринимателя или несогласованные прихоти разных нобелей, гуггенхаймов, леденцовых и шанявских? История, похоже, ответила на этот вопрос.
С уважением принимая прихотливый механизм общественного благополучия, я искал взглядом крупных предпринимателей в новой России. Их появление дало бы надежду на лучшее — и для ученых и для не очень. Увы, новые крупнопредприимчивые россияне, портреты которых рисовала пресса, мало напоминали Леденцова и Шанявского.
И вот электронное письмо из современной России предлагает мне встречу с одним из крупных предпринимателей, возможность без посредников познакомиться с нынешним российским предпринимательством. Не только моя дорогая физика — наука опытная. Многоопытная история тоже должна быть основана на реальном опыте. У Зимина такой опыт, наверно, есть. Упустить исторический шанс я не хотел. Тем более что через несколько недель мне предстояло очередное свидание с родиной.
Я шел по городу, прекрасно зная все вокруг, кроме разве что нового имени площади Маяковского, рядом с которой расположен офис Зимина. Поприветствовал поэта из темной бронзы в центре Триумфальной площади, вспомнил, как плохо он относился к капиталистам, и… пошел знакомиться с одним из них.
Капиталист, бизнесмен, предприниматель. Интересно, как мне захочется его назвать после знакомства? — думал я. Слова эти вроде бы синонимы, но звучат для меня по-разному. «Предприниматель» — симпатичнее всего. Хотелось бы думать, лишь потому, что это — самое русское слово из трех синонимов. Но подозреваю, внесли свою лепту также стихи Маяковского и другие шедевры социалистического сюрреализма, с помощью которых учили меня смотреть на жизнь. Все-таки больше сорока лет я прожил при советской власти.
Однако сам-то Зимин при той власти прожил на пятнадцать лет больше и конец ее встретил в предпенсионном возрасте. Мне предстояло близко поглядеть на российского бизнесмена-капиталиста-предпринимателя и, по меньшей мере, решить, как его называть.
Обстановка в кабинете Зимина внушительно сказала об уровне компании — не припомню себя в подобном кресле и за таким столом. Но человек, которого я видел перед собой, уже минут через десять разговора казался мне знакомым. Подтянутый и подвижный, в глазах — ум, жестковатая насмешливость и при этом какая-то простодушность. Свободный лексикон и эмоциональная логика, стремительные ассоциации и деловитая цепкость мысли — все знакомое мне по общению с коллегами Андрея Сахарова.
Чего я не ожидал — это широты кругозора. Говорили мы с предпринимателем Зиминым и о Сахарове, и о противоракетной обороне, и о научно-популярных книгах, и о сотовой телефонии. Рассказывая, как много ему пришлось узнать об устройстве мировой экономики, он по какому-то поводу привел пример, что один и тот же бюджет компании для разных целей описывается в совершенно разных понятиях: для инвесторов — в одних, для самоанализа — в других. И пояснил: «Как в квантовой физике, электрон в одном эксперименте описывается как частица, а в другом — как волна». От такого пояснения я встрепенулся и мысленно процитировал Маугли: «Мы с тобой — одной крови, ты и я», — у нас оказался общий язык помимо русского — язык физики.
К этому я не был готов, потому что исходил из анкетных данных. Дмитрий Зимин всю свою жизнь занимался радиотехникой. А радиоинженер, занятый конкретным делом, слишком многое должен знать о конкретных радиоштучках, чтобы оставалось место для интереса к теоретической физике. Не учел я, что конкретное дело, которым занимался радиоинженер-конструктор Зимин, располагалось на переднем крае техники: для противоракетных целей надо было выжать из техники все, на что она способна. А передний край техники — предел ее возможностей — это и есть наука. Передний край радиотехники — радиофизика, которая особенно близка к теоретической физике. Стыдно было это забыть. Ведь Андрей Сахаров, его учитель Игорь Тамм и еще целое созвездие физиков-теоретиков выросли в научной школе Леонида Мандельштама, который успешно совмещал радиотехнику и теорфизику.
Дмитрий Зимин принадлежал к тому же сословию, что и Андрей Сахаров. И противоракетная оборона — лишь часть того, что их связывало. Отзыв на докторскую диссертацию Зимина писал однокурсник Сахарова. С другом Сахарова Зимин работал в одном институте и до сих пор восхищается, как в том соединялись физико-математический и гуманитарный взгляды на мир.
Обнаружив, что беседую я не столько с капиталистом, сколько с человеком точной науки, я позабыл о намерении подобрать для Зимина точный классовый ярлык. Интереснее стало понять, как этот человек высоконаучной техники сумел освоить совсем иную роль и как при этом изменился его взгляд на мир.
Главный сюжет истории науки — взаимоотношение опыта и теории, как под воздействием обстоятельств — жизненного опыта — человек создает свою теорию. И внутри науки, и за ее пределами. Как Эйнштейн создавал теорию гравитации и почему он пришел к идее мирового правительства. Как Бор придумал теорию атома — и почему он выдвинул идею открытого мира. Как Сахаров объяснил барионную асимметрию Вселенной — и почему в интеллектуальной свободе он увидел основу международной безопасности.
В словах Дмитрия Зимина не было и намека на то, что он себя равняет с этими замечательными людьми науки. Но еще неизвестно, уступает ли по своему значению процесс, в котором он участвует, расширению Вселенной. Во всяком случае, по значению для истории нашей планеты.
Фактически мир был разделен не железным занавесом, не берлинской стеной и прочими оградами соцлагеря. Разделяло экономическое устройство общества. Горячая и холодная вода не могут соприкасаться, сохраняя свои температуры, — нужна теплоизоляция. Советские спецслужбы, железный занавес, берлинская стена, изолируя соцлагерь от внешнего мира, поддерживали тепловое неравновесие в течение семи десятилетий.
Альберт Эйнштейн:
«Более чем когда-либо в настоящее тревожное время следует заботиться обо всем, что способно сблизить людей различных языков и наций. С этой точки зрения особенно важно способствовать живому обмену художественных и научных произведений и при нынешних столь трудных обстоятельствах. Мне поэтому особенно приятно, что моя книжечка появляется на русском языке».
Из предисловия Эйнштейна к русскому изданию «Общедоступного изложения теории относительности», 1920 год
«Я разделяю ваш взгляд, что социалистическая экономика обладает преимуществами, которые определенно перевешивают ее недостатки, если только управление осуществляется хотя бы в какой-то мере адекватно. Нет сомнений, придет день, когда все народы будут благодарны России за то, что она энергичными действиями впервые продемонстрировала практическую возможность планового хозяйства, несмотря на чрезвычайно большие трудности.
Но не следует возлагать на капитализм вину за все существующее политическое зло и думать, что само лишь установление социализма могло бы вылечить все социальные и политические болезни человечества. Такое мнение поддерживает фанатическую нетерпимость части «правоверных», делая возможный социальный метод типом церкви, которая клеймит всех тех, кто к ней не принадлежит, как предателей или гнусных злоумышленников».
Из ответа Эйнштейна на «открытое письмо советских академиков, 1948 год
«Когда речь идет об истине и справедливости, нет проблем больших и малых. Дела человеческие неразделимы — тот, кто в малом относится к истине не всерьез, тому нельзя доверять и в большом.
Эта неразделимость действует не только в морали, но и в политике, потому что малые проблемы могут быть поняты правильно только в их зависимости от больших проблем. Огромную проблему представляет сейчас разделение мира людей на два враждебных лагеря, так называемые свободный мир и коммунистический мир. Поскольку мне не очень ясно, как здесь следует понимать слова «свободный» и «коммунистический», я буду лучше говорить о споре за преобладание между Востоком и Западом… В основе этого — старомодная борьба за власть, которая, как и раньше, представляется людям в полурелигиозной вуали. Однако после создания атомного оружия эта борьба имеет призрачный характер».
Из последних написанных рукой Эйнштейна слов, 1955 год
Три десятилетия доктор наук Зимин своими руками совершенствовал один из элементов «теплоизоляции» — противоракетный щит. А последние десять лет предприниматель Зимин лично участвует в возвращении российской экономической жизни в русло мировой экономики, делая «теплоизоляцию» ненужной.
Возвращение России в лоно мировой семьи народов особенно сильно сказалось на бывших обитателях соцлагеря — это примерно четыреста миллионов человек. Шестьсот миллионов обитателей Запада облегченно вздохнули, перестав бояться советских ракет.
Думаю, что и три замечательных физика с интересом отнеслись бы к предпринимательскому опыту Зимина — к его наблюдениям и размышлениям над своим жизненным опытом при социализме и при капитализме. Для такого интереса у каждого из троих были свои нефизические причины.
Эйнштейн с юности думал о социальной несправедливости. Он не входил ни в какие партии — партийная дисциплина несовместима со свободомыслием, но близко общался с социалистами и сочувствовал тому, что называлось социалистическим решением проблем человечества. Сочувствовал — из своего далека — и российской революции, и «грандиозному эксперименту», который с нее начался. В 20-е годы «Россия во мгле» его не пугала, а рождала надежды. Но он смотрел открытыми глазами и в 1930 году не постеснялся публично уподобить режимы в фашистской Италии и советской России. Он писал письма Сталину, пытаясь спасти некоторых исчезнувших во мгле советского Гулага. И все же в 1948 году великий физик считал, что народы мира будут благодарны России, которая «энергичными действиями впервые продемонстрировала практическую возможность планового хозяйства». Правда, он видел и то, что плановая экономика «может сопровождаться полным порабощением человека» и задавал вопросы: «как предотвратить превращение бюрократии во всемогущую и самовластную? Как защитить права личности и обеспечить демократический противовес к власти бюрократии?». Вероятно, Эйнштейн хотел бы получить ответы на эти свои вопросы и понять, почему советский эксперимент дал отрицательный результат.
Для Нильса Бора ключевой гуманитарной идеей была идея открытого мира — взаимная открытость культур в мировом масштабе. По его мнению, в ядерный век это не просто желательное направление развития, но единственное, способное предотвратить новую — и последнюю — мировую войну. У Бора не заметно социалистической предвзятости, но он симпатизировал России. Быть может, потому, что личную симпатию питал к своим российским коллегам и друзьям — Капице и Ландау — приверженцам социализма, во всяком случае в 20-30-е годы, когда Бор с ними подружился. Так что и Бору, думаю, было бы интересно понять, почему его призыв к открытому миру не мог реализоваться, пока существовал социалистический лагерь.
Нильс Бор:
«…Недавно до меня дошли слухи об аресте проф. Ландау. Я все еще надеюсь, что эти слухи не имеют никакого основания. Если же он действительно арестован, то я убежден, что речь идет о печальном недоразумении, потому что не могу себе представить, чтобы проф. Ландау, который всегда себя всецело посвящал науке и которого я высоко ценю как искреннего человека, мог совершить что-либо, оправдывающее его арест.
Принимая во внимание большое значение этого вопроса как для науки в СССР, так и для международного научного сотрудничества, я обращаюсь к Вам с настоятельной просьбой распорядиться о выяснении судьбы проф. Ландау, чтобы исключительно одаренный и добившийся высоких результатов ученый, если действительно имело место недоразумение, получил возможность продолжать исследовательскую работу, столь важную для прогресса человечества.
Из письма Н. Бора Сталину, осень 1938 года
«Высшей целью должен быть открытый мир, в котором каждый народ утверждает себя лишь своим вкладом в общую культуру и своей способностью помогать другим своим опытом и своими ресурсами. Эта цель достижима, лишь если отказаться от изоляции и разрешить обсуждение культурных и социальных явлений независимо от географических границ.
В любом обществе совместное стремление людей к общему благополучию возможно лишь на основе общественного знания общих условий страны. Подобным же образом реальное сотрудничество между странами в решении взаимных проблем предполагает свободный доступ ко всей информации, важной для их взаимоотношений».
Из открытого письма Н. Бора в Организацию Объединенных Наций, 1950 год
«Наша система, как я ее знаю с 1937 года, совершенно определенно есть фашистская система и она такой осталась и измениться так просто не может. <> Пока эта система существует, питать надежды на то, что она приведет к чему-то приличному, никогда нельзя было, вообще это даже смешно. <> Вопрос о мирной ликвидации нашей системы есть вопрос судьбы человечества по существу».
Лев Ландау — по справке КГБ, основанной на «сообщениях агентов из его окружения и данных оперативной техники», 1957 год
Ну и наконец, Сахаров, сделавший в 1968 году свое главное нефизическое открытие: в ракетно-ядерную эру единственный надежный фундамент международной безопасности — права человека, права отдельного человека, защищенные международными и государственными законами. В знаменитых «Размышлениях…», где Сахаров впервые высказал эту идею, он назвал свои взгляды «глубоко социалистическими», хотя ставит в один ряд «режимы Сталина, Гитлера и Мао Цзэдуна». В 1968 году Сахаров не догадывался, что права и свободы человека должны опираться на что-то более существенное, чем решение правительства. Советское правительство могло обеспечить права человека, только лишив себя реальной власти в стране. Кто платит, тот и заказывает музыку. Когда в стране за все платит правительство, музыка звучит угодная только ему же. Сахаров, как и большинство его соотечественников, не видел частной собственности в действии. Он только позже догадался, что права и свободы человека крепко связаны с экономической свободой и с правом частной собственности. И ему, наверно, было бы интересно узнать из первых рук, как эта связь работает.
Так я решил за троих знаменито-гуманитарных физиков. И подумал: если они не могут удовлетворить свою социальную любознательность, почему бы не сделать это за них? Почему бы от их имени не задать вопросы радиофизику, инженеру и предпринимателю Зимину и выяснить, как это он оказался проницательнее всех троих — Эйнштейна, Бора и Сахарова?
Ведь Эйнштейн в 1948 году говорил о всеобщих выборах в мировой парламент, Бор в 1950-м — о мире, открытом для людей и идей, Сахаров в 1968-м — об интеллектуальной свободе как основе мирового сосуществования.
А Зимину ясно как день, что и то, и другое, и третье было исключено, пока на значительной части планеты главные решения назывались «постановление ЦК КПСС и Совета Министров», пока в выборах — «всеобщих, прямых и тайных» — на каждое место претендовал ровно один кандидат, а в голосовании участвовало более 90 процентов населения. И пока мнения всех депутатов, газет и политических обозревателей совпадали по всем существенным вопросам.
Впрочем, теперь все это ясно не только Зимину. Но, правда, хватает и тех, кто, чихая на политическую болтовню всяких физиков-шизиков, вспоминает достижения советской власти, начиная со спутника и кончая стоимостью 7-копеечной булки. И тут не возразишь: 7-копеечная булка действительно стоила ровно 7 копеек. И советский спутник действительно был первым. Не ясно только одно: если все так хорошо, то почему так плохо?
Лаконичную формулировку предложил известный несоветский поэт (цитирую по памяти и за буквальную точность не поручусь):
Моей бы ангельской державушке
еще б два ангельских крыла!…
Но если был бы фрак у бабушки,
она бы дедушкой была.
Слишком кратко для тех, кому до слез за державу обидно и потому не до шуток. Да и те, кто принимают этот общий ответ, хотели бы — знаю по себе — понять по существу урок истории, который то ли ХХ век приподнес России, то ли Россия преподнесла человечеству.
Дмитрию Зимину, в отличие от Эйнштейна, Бора и Сахарова, довелось выслушать урок советской истории до конца. К тому же последние тридцать лет этого урока он провел в той части народного хозяйства страны, в которой рождались спутники и другие гордые достижения. Зимину, как я понял, и самому интересно разобраться в своих впечатлениях.
Интересно, полагаю, и тем моим соотечественникам, для кого — как и для меня — урок новейшей российской истории был слишком сумбурным, слишком трудным.
Одна только мысль предостерегала. Почему, собственно, предприниматель Зимин — такой уж подходящий учитель новейшей российской истории? Только потому, что он добился в этой истории крупного успеха? Но ведь одна из причин всякого жизненного успеха — удача, везение. И Зимин сам говорит, что в его успехе удача сыграла не последнюю роль: если бы он свое радиотелефонное дело начал на полгода раньше или на полгода позже, было бы либо слишком рано, либо слишком поздно. Успех — это когда нужный человек оказывается в нужном месте в нужное время.
Однако разные вещи — добиться успеха и понять его механизм, хотя бы оценить долю везения. Зимину удалось и то, и другое. Это я почувствовал, когда он рассказывал о некоторых эпизодах своего предпринимательского опыта и о той экономической школе, которую прошел за послесоветское десятилетие. Говорил он лаконично и конструктивно — как и полагается говорить физику-конструктору. Хотя речь шла не о мире физики, а о том мире, в котором люди живут, работают… и зарабатывают себе на жизнь.
Надо признать, что научно-технические знания не обязательно помогают понимать жизнь. Об этом — старая байка про часовщика, впервые увидевшего паровоз. Внимательно посмотрев на чудо техники, часовых дел мастер все понял и стал объяснять своим спутникам, что это, в сущности, просто большие такие часы. Внутри — большая пружина, которую сначала заводят, а потом эта штука тикает-пыхает по рельсам, пока не кончится завод.
Смех — смехом, но и в этой шутке есть доля правды: профессиональная компетенция вполне может сочетаться с профессиональной же ограниченностью. Другая доля правды, берусь утверждать, в том, что часовщик из анекдота занимался лишь ремонтом часов. Если бы он придумывал новые конструкции часов, добиваясь все большей точности хода, то ограниченность мышления ему бы не так грозила.
Известно же, что практическая надобность новой техники и теоретические загадки мироустройства глубинно связаны. К примеру, четыре века тому назад, чтобы обеспечить надежное мореплавание к индийским берегам — иначе говоря, чтобы обеспечить прибыльную заморскую торговлю, — нужны были очень точные часы. С помощью хронометра определяли географическое положение корабля, и чем точнее хронометр, тем короче и безопаснее был его путь.
Согласно истории науки, исследование часового маятника помогло установлению общих законов движения. И тем самым торговля индийскими пряностями помогла понять движение планет, комет, метеоров. Не зря во времена Гюйгенса и Ньютона возникло сравнение всего мироздания с часовым механизмом. И даже Всевышнего называли Верховным часовщиком, который когда-то завел этот Часовой механизм.
На нынешний взгляд, сравнение это хромает на обе ноги. Но зато прочно стоит на ногах проявившаяся тогда связь техники, науки и коммерции или — благозвучнее — мировой экономики. Часы давно ушли с переднего края науки и техники, но сам этот край остался.
На этом краю Дмитрий Борисович Зимин провел большую часть своей научно-технической жизни. К его времени небесная механика уже вошла в практическую жизнь. Искусственные метеоры со смертоносной ядерной начинкой и с клеймом «Made in USA» стояли наготове, чтобы по команде из Пентагона взлететь и по законам небесной механики обрушиться — через полчаса, а то и меньше — на советские города и села. Зимин и его коллеги по Радиотехническому институту разрабатывали способы обнаруживать эти проклятые метеоры как можно раньше. Чтобы успеть принять ответные меры, прежде всего запустить термоядерные метеоры, сделанные в СССР, и обрушить их на кого надо. Информированные источники в Интернете сообщают, что лучший советский радиолокатор способен увидеть пятисантиметровый шарик в космосе «на предельной дальности».
Чтобы выжать из техники ее предельные возможности, надо ясно понимать, что возможно по природе вещей, а что нет. Это и есть наука. Но выглядит она очень по-разному снаружи и изнутри.
Снаружи наука выглядит как набор готовых истин, аккуратно записанных и перенумерованных: закон Архимеда — номер такой-то, закон Ома — номер такой-то. Истины эти для кого-то драгоценные и вечные, для кого-то — окаменевшие и замшелые, но в обоих случаях неизменяемые, неживые.
Когда с такой точки зрения читаешь в «Размышлениях…» Сахарова, что «еще не стал реальностью научный метод руководства политикой, экономикой, искусством, образованием и военным делом», то легко ужаснуться — научный метод руководства искусством?! Но если потерпеть до следующего предложения, то узнаем, что научным Сахаров считает «метод, основанный на глубоком изучении фактов, теорий и взглядов, предполагающий непредвзятое, бесстрастное в своих выводах, открытое обсуждение».
Такова суть науки для академика Сахарова и ему подобных, знающих науку изнутри. Для них понятия науки и ее законы — не каменные изваяния, а живые существа, которые рождаются, развиваются, иногда — увы — и умирают. Существа эти много чего могут, но не всесильны. Сильнее человеческий разум, который их вызывает к жизни.
В советской стране, где общественная надобность всегда возвышалась над личной свободой, наука была самой свободной территорией. Не потому, что компетентные органы проглядели, а потому, что без личной свободы наука просто не работает — не работает без права поставить под сомнение любое мнение, когда для этого появляются основания, без свободы проверять на прочность законы науки и сами слова-понятия, в которых законы выражаются, и, наконец, самовольно создавать новые слова науки.
Наука основана на обычном здравом смысле. И язык науки, как бы странно он порой ни звучал, это часть повседневного языка тех, кто в своей жизни имеет дело с электронами, радиоволнами и другими предметами «не первой необходимости». На этом языке задают природе вопросы. А чтобы получить недвусмысленные и проверяемые ответы, язык вопросов должен быть четким и точным.
Жизненный опыт в области четких и точных наук может пригодиться и за их пределами.
Как-то на вопрос журналиста, какая философия ему близка, предприниматель Зимин крупнейшими философами назвал Эйнштейна и Бора. Не знаю, как журналист, но я понял, что имел в виду доктор Зимин, и согласился с ним. Жизненный опыт новой физики включил в себя совершенно новое знание о природе самого знания и о способах его получения. Оказалось, что научное утверждение может быть лишь относительно верно — относительно обстоятельств времени, места и образа действий. Оказалось, что предсказательная способность науки совместима с непредсказумостью в глубине мироустройства. Что грамматически правильный вопрос может быть научно совершенно неправильным — бессмысленным. И что человек может понять даже то, что ему не под силу себе представить.
За этими общими словами стоят конкретные драмы научных идей, трагедии выдающихся людей науки, для которых эти драмы оказались выше их душевных сил, и трагикомедии жрецов науки, которые предпочитали зажмуриться, лишь бы не видеть проклятые неизбежности странного мира.
Пройдя эту драматическую школу познания — даже в качестве зрителя-читателя, невозможно не научиться научному взгляду на мир — открытому, критическому и уважительному к фактам. Дмитрий Зимин эту школу прошел до того, как поступил в школу предпринимательства.
К школе науки добавились уроки жизни. Зимин долго жил и работал в самой социалистической отрасли экономики — где денег не считали и об экономике не думали, и в этой отрасли он сделал впечатляющую профессиональную карьеру.
Еще более впечатляет вторая карьера Дмитрия Зимина. Она началась в конце 80-х годов, когда страна делала первые шаги к экономической свободе и частной инициативе. Вторая карьера Зимина была на редкость своевременно подготовлена первой. Как раз в конце 80-х годов завершалась почти двадцатилетняя эпопея создания системы противоракетной обороны Москвы. Гигантская пирамида радиолокатора заняла свое место в подмосковном пейзаже. Заместитель главного конструктора Д.Б. Зимин руководил созданием главной антенны. И руководил хорошо, раз был за это удостоен Государственной премии. Беда в том, что к завершению этой государственной работы ему все яснее становилось, насколько она бессмысленна, насколько подмосковная пирамида, как и ее древнеегипетские предшественники, является погребальным сооружением, сколько труда конструкторов, инженеров, рабочих захоронено в этой пирамиде.
Отец атомной бомбы Роберт Оппенгеймер сказал (по поводу бомбы водородной): «Когда вы видите что-то технически аппетитное, вы устремляетесь вперед и воплощаете это, а думать, что с этим делать, начинаете уже после того, как технический успех достигнут». Можно это назвать формулой безответственного технического прогресса, но можно и грустным законом научно-технической жизни. В истории советской противоракетной обороны этот закон действовал с особой остротой.
Поэтому, когда в России подули новые ветры, доктору технических наук Зимину стало дышать легче. Два новых ветра назывались «кооперация» и «конверсия», и Зимин в своем родном Радиотехническом институте имени академика А.Л. Минца добавил к силам этих ветров всю свою энергию, вовсе нерастраченную к его предпенсионному возрасту. Быть может, есть какое-то благотворное воздействие сверхвысокочастотного излучения. Во всяком случае, Александр Львович Минц, который когда-то принимал в свой институт молодого кандидата наук Зимина, также отличался удивительной энергоемкостью до 80 лет.
На новом повороте истории очень не хватало такого директора института, каким был Минц, — с острым чувством нового, интеллигентного, знающего цену свободы и ответственности. И пришлось недиректору Зимину возглавить конверсионно-кооперативную перестройку родного института, преодолевая инерцию и экономическое невежество (в том числе и свое). На словах все было просто и красиво: найти гражданские применения оборонной радиотехники с помощью новых рыночных форм организации работы. А на деле оказалось, что очень трудно перековывать мечи на орала прямо в той кузнице, которую строили для производства мечей. К тому же не умели они искать тех, кому нужны орала, и выяснять, какие именно.
Тем не менее что-то Зимину и его сотрудникам удалось перековать. А главное, удалось при этом выковать что-то вроде команды из тех радиоинженеров, которые открытыми глазами смотрели на жизненные реалии перестраивавшейся России и готовы были искать в ней новое место для применения своих сил.
«Что-то вроде команды» превратилось в настоящую команду, когда обстоятельства сначала позволили, а потом и потребовали этого. С тех времен сохранился боевой листок под названием «КОМАНДНЫЙ ДУХ», и в нем Зимин, обращаясь к своим товарищам по делу, кратко выразил свою точку зрения на происходящее: «Господа! Еще одно усилие — и мы докажем всем (в первую очередь самим себе), что мы способны, занимаясь профессионально добропорядочным бизнесом, дать Москве современный вид связи, при этом обеспечив себя и свое окружение достойным уровнем жизни».
Это был август 1993 года. Команда Зимина уже именовалась компанией «ВымпелКом» и создавала систему сотовой телефонной связи.
Августу 93-го предшествовал август 91-го. Провалившийся путч обвалил и многие преграды для воссоединения экономики страны с мировой — рыночной — экономикой. Увидев новые возможности, в Россию направились заморские гости, или, переводя с языка Садко на современный язык, — наиболее смелые западные предприниматели. Один их них, владелец небольшой американской фирмы по сотовой телефонии, искал в России партнеров. И нашел Зимина, благо, что законы радиотехники в противоракетной обороне и в сотовой телефонии одни и те же.
Зимина не смутило, что этот американец по возрасту годился ему в сыновья. Главное, что американец готов был рискнуть своими кровными капиталами в России. И не менее важно, что этот бизнесмен знал законы рыночной экономики не только по книжкам, а и по жизни. Зимин готов был учиться новому, совмещая учебу с работой по созиданию нового в своей стране. Великодержавная спесь ему чужда и не интересен вопрос, почему Россия не Америка. Его занимает другой вопрос: почему Россия не Финляндия. Финляндию-то надо догонять не по ракетам и противоракетам, а по мобильным телефонам и доходу на душу населения. Точно зная, что законы физики не имеют национальных границ, он полагал, что это относится и к законам экономики. А «особенная стать России» хороша только в ее поэзии.
В 1992 году была учреждена компания «ВымпелКом». Сошлись американский начальный капитал, российские радиоинженеры, стены и крыша родного Радиотехнического института и название противоракетного научно-производственного объединения «Вымпел». И еще — прежде всего и важнее многого — воля и целеустремленность самородного предпринимателя Зимина, соединившего все элементы в единое и самодвижущееся целое — в «дело», или, по-американски, в business.
История превращения команды московских радиоинженеров в компанию с мировым именем — это драма людей и идей, в которой Зимин — лишь один из главных участников. Когда компания уже прочно укоренилась, ее основатель оглянулся и увидел, что в драматической истории возникновения и становления «ВымпелКома» шесть персонажей сыграли определяющие роли, не обязательно всецело положительные. До великолепной семерки не хватает одной фигуры. Она тоже, разумеется, была — госпожа Удача. Это если читатель — стихийный атеист. Если же нет, то легко понять, Чья роль имеется в виду.
Были ситуации, когда судьба компании висела на ниточке, и были безусловные триумфы. Один из главных — выход компании в 1996 году на Нью-Йоркскую фондовую биржу — NYSE, — главную биржу мира. «ВымпелКом» — первая российская компания, получившая официальное мировое признание, а значит, и признание того, что ведет прозрачный честный бизнес. Вдохновляющая параллель — первой японской компанией на Нью-Йоркской бирже стала (в 1961) знаменитая «Sony».
Выход на биржу — на мировой рынок — впервые объективно показал, кто чего стоит. Оказалось, что 15 ноября 1996 года компания «ВымпелКом» — по мнению мирового рынка — стоила 700 миллионов долларов.
С того дня каждый желающий может легко узнать не только стоимость компании на данный момент, но и более тонкие детали ее финансового состояния — все, что положено держать открытым по правилам мирового рынка. В частности, каждый любящий считать деньги в чужом кармане (а тем более — налоговая служба) может узнать, сколько стоит пакет акций, принадлежащих президенту компании Зимину.
Но компания вышла на биржу не для того, чтобы пересчитать свои деньги, а чтобы получить средства для своего развития. И этому более всего должны были радоваться желавшие обзавестись мобильным телефоном. Потому что расширить компанию можно, только сделав более доступной ее продукт.
В 1994 году, когда компания начала свою коммерческую деятельность, получить сотовый телефон можно было, лишь выложив 5 тысяч «условных единиц». Позволить это себе могли только заморские гости и самые «крутые» из самых ранних «новых русских». Таких тогда нашлось всего пару тысяч. Легко представить себе, что думали остальные миллионы россиян об этих тысячах и о той компании, которая старалась их ублажить.
Однако Зимин не испытывал угрызений совести. Он знал, что таков путь всякой технической новинки. В 1951 году, когда в Москве началось регулярное телевещание, телевизоров в Москве было не больше, чем сотовых телефонов в 1994 году. И позволить себе купить телевизор мог не каждый доктор наук. Девятиклассник Дима Зимин уж точно не мог — он рос без отца в коммунальной арбатской квартире, и скромных заработков мамы-машинистки хватало только на самое насущное. В этих обстоятельствах впервые проявились его научно-технические и предпринимательские способности — из разношерстных деталей, разысканных на радиобарахолках, он — радиолюбитель и участник школьного радиокружка — самостоятельно собрал телевизор и демонстрировал его в школе в День радио. А спустя пять-семь лет телевизоры из чуда превратились в бытовую технику.
Аналогично — с сотовой телефонией. Через семь лет у БиЛайна был миллион абонентов, сейчас почти три миллиона, и, значит, мобильник стал обычной бытовой техникой, как и телик.
А Дмитрий Борисович Зимин на этом завершил свою вторую карьеру — карьеру предпринимателя. В мае 2001 года он передал руководство компании профессиональному наемному менеджеру. Это — поворотный момент в биографии компании, первый подобный случай в крупном российском предпринимательстве и личный триумф самого Зимина.
«Азбучная истина: владелец не должен быть менеджером, — говорит он. — Хотя бы потому, что, если наемный менеджер плохо работает, его можно выгнать, а владельца не выгонишь». К этой азбучной истине и ко многим неазбучным, касающимся устройства экономики и жизни, Зимин пришел своим путем, путем успехов и неудач, учась на ошибках и перенимая опыт жизни, основанной на свободе и соревновании.
В ноябре 2001 года Дмитрий Зимин стал лауреатом российской премии «Бизнес-Олимп» в категории «Бизнес-репутация». Он гордится этой наградой не потому, что опередил самого крупного из российских предпринимателей, состояние которого в десятки раз больше. Ему нравится, что репутация, «честное купеческое слово» имеют экономическое значение, что разные силы общественной жизни могут поддерживать друг друга.
На своем новом опыте Дмитрий Зимин убедился в том, что знал давным-давно: что «знание — сила». Но понял и то, что незнание — тоже сила, тупая, тормозящая сила.
Это понимание побудило его начать третью карьеру в своей жизни. Новое дело, которое он задумал, можно назвать некоммерческим предпринимательством, можно и благотворительностью. Цель — поддержка науки, популяризации науки и научного просвещения в нынешней России, когда тиражи научно-популярных журналов и книг упали в сто раз.
Он сам многим обязан научно-популярной литературе. Некоторые книги хранит со школьных лет. Они прочитаны от корки до корки, а некоторые зачитаны до состояния, когда корки отделяются от книги. Зимин считает, что знакомство с жизнью науки — отличная школа поиска истины и уважения к ней, способности проверять истину на опыте и пересматривать ее, если этого требуют новые факты. Все это нужно и за пределами науки, особенно в наше время, когда результаты науки становятся определяющей силой общественного развития. Силой положительной и отрицательной, в зависимости от того, кто и как ею пользуется.
Третья карьера Зимина не обещает быть легкой. Ведь он хочет не просто истратить какое-то количество денег с благими намерениями. Он верит, что научное просвещение нужно обществу, и ищет способ построить дело так, чтобы, начавшись с исходного капиталовложения, оно затем поддерживало и просвещение, и само себя. На Западе фонды такого рода расцвели в ХХ веке. Для России это задача XXI века.
Пожелав Дмитрию Борисовичу Зимину успеха в третьей его карьере, обратимся к двум его предыдущим, чтобы, опираясь на его жизненный опыт, разобраться, в какой стране и в каком мире мы живем.
Рассказ о науке и российском предпринимательстве и, в частности, о пути в бизнесе Дмитрия Зимина оказался, как видите, не исчерпанным, и мы намереваемся продолжить его в последующих публикациях.
