Подарок

Юлий Шкроб • 19 июня 2018
Мрачной зимой 1942-1943 годов фронту позарез нужны были самолеты, но грозные Яки не мчались на всех парах на Север, а загромождали двор завода имени Димитрова в Тбилиси из-за пустячного дефекта.

    Его не удавалось устранить, пока на завод не пришел талантливый руководитель.

    Над руководством завода собрались грозовые тучи: позарез нужные фронту машины военпреды не принимают из-за течей в кранах бензосистемы! Этот кран и прежде бывал причиной задержек — бронзы не хватало. ОКБ заменило ее алюминием. Бронзовые иногда чуть подтекали, алюминиевые истекали бензиновыми слезами постоянно. На завод съехались специалисты из институтов, заводов, ОКБ, наркомата, НКВЛ, ЦК ВКП(б). Дни и ночи — в цехах. Споры, ругань, рапорты в разные серьезнейшие адреса. А краны текут.

    Тов. Саладзе — новый директор (первый шахтер из награжденных орденом Ленина грузинских стахановцев, теперь член ЦК КП (Грузии), первый свой визит нанес в цех, где годы спустя работал технологом автор этих строк.

    - Цолак, — сказал он четырнадцатилетнему слесарю, на верстаке которого лежали злополучные краны, — видишь этот портсигар (кованый, из червонного золота, XVIII века)? Он твой, если завтра военпред примет хоть один кран!

    Выпускник ремесленного училища увидел надпись, красиво выгравированную на двух языках: «От Красной Армии и от меня лично за исключительные заслуги перед Советским Народом в деле создания оружия победы…», дальше — пропуск для имени награжденного и размашистое факсимиле директора. Юноша заплакал — ему хотелось получить уникальную вещь, еще больше — помочь фронту, но он не знал, как.

    - И не надо тебе знать, — отрезал директор, — твой дед знает, его спроси. Собирайся побыстрее, машина ждет.

    Мастер Торадзе, слесарь Гарибян, вооруженный охранник с образцами деталей отправились в Авлабар — древний район армянских ремесленников, торговцев, бандитов. Старому мастеру пообещали златые горы, если он согласится поработать на заводе, пока внук освоит технологию.

    - Ничего, — ответил он, — не надо. Что полагается, отдавайте Цолаку, а работать могу только дома, и без свидетелей. Даже родному внуку секрет открыть пока не могу!

    Проклятый старик! Можно на несколько часов вывезти с завода детали — преступление, конечно, против режима секретности, но, авось, органы не заметят. Но постоянно работать с секретной продукцией в авлабарских трущобах…

    - Запрещаю, — отрезал майор Габуния, заместитель директора по режиму, — лучше арестуем старика и будет работать, как миленький, где надо.

    - Худые песни соловью, — ответил Саладзе, — в когтях у кошки. Дома он дело сделает и никаких секретов не разгласит, а в твоих лапах умрет. Кто тогда краны сделает, может, ты? Учти, я из тебя единственного виновника сделаю в два счета.

    Майор знал: угроза не пустая. Сделал вид, что не замечает вопиющее нарушение режима.

    А дед не смог выполнить программу в одиночку — пришлось допустить к работе внука, но выведать секрет он не смог до последних на этом свете дней дедушки. А секрет оказался прост: дед неведомым способом (теоретически эти металлы не соединяются) серебрил и чернил рабочие поверхности. Краны не только капли, они и запаха бензина не пропускали.

    - Цолак, милый, — спросил Саладзе, передавая юноше портсигар, — не для печати, не для органов: где дед брал серебро, почему не получал законно у нас?

    - Боялся, — ответил внук, — из-за проклятых золота-серебра сколько родственников погибло! Экономил он на винных кранах.

    - Так это же кража! Старый человек…

    - Не, краны от этого хуже не стали, а защищать Родину должны и виноделы. Это их малый вклад в мощь Красной армии!

    - Ну, а от тебя почему таился?

    - Не верил, что сохраню тайну, у меня же комсомольская дисциплина, прикажут — скажу, а тогда с двух сторон опасность смертельная — от милиции и от виноделов.

    Спустя годы я держал в руках это увесистое, но изящное произведение высокого ювелирного искусства. Видел немало других — брошек, сережек, браслетов, цепочек, часов, — полученных рационализаторами и передовиками производства таким же путем. По утверждениям старожилов завода, эти образцы — малая часть многих килограммов золота, прямо на рабочих местах розданных директором при «расшивке узких мест». Основная масса драгоценного металла ушла на шумные тбилисские рынки. Так были спасены от голодной смерти сотни людей. И ликвидированы задержки производства. Где он брал это золото, рассказчики не сказали. И не надо никому знать. Довольно того, что директор хорошо знал, кому, когда и сколько дать, чтобы работа не застопорилась, а качество продукции было высоким, несмотря на все трудности. Тончайший психолог, талантливый организатор «от бога» (с незаконченным семилетним образованием), из-за дремучей технической безграмотности нередко попадал впросак. О нем рассказывали анекдотов больше, чем о Василии Ивановиче, Вовочке, Абрамовиче и чукче вместе взятых, но он никогда не смущался промахами и не упускал случая выслушать знающего человека. Не затруднялся отменить ошибочное решение, кто бы ему на него ни указал. Технически грамотных на заводе было немало, но никто, как он, не мог накормить работников лучше, чем на других предприятиях в Тбилиси, организовать дело так, чтобы работа была максимально производительна. Особое внимание уделял качеству продукции: под его руководством — эта традиция сохранилась надолго после его ухода — строились лучшие по всем характеристикам самолеты. По тем же чертежам, что в Москве, Горьком, Куйбышеве, Комсомольске-на-Амуре, Казани, Новосибирске.

    Не только золотом действовал директор — мог прямо из цеха отправить на фронт в штрафной батальон. Ходил по заводу с пистолетом за поясом, в сопровождении группы богатырей-охранников. Никто не сомневался — мог застрелить на месте, не задумываясь, и ничего бы ему за это не было. Не случайно — достаточно было всеобщей уверенности в такой возможности. Умел ладить с местным и московским руководством, особенно с заместителем наркома авиапромышленности, главным конструктором А.С. Яковлевым, а также с командирами авиаполков, дислоцированных вокруг Тбилиси. Влиятельные люди были постоянными партнерами по охоте в кавказских заповедниках (где охота вообще строго запрещена). Эта связь оказалась крепкой.

    Блеф

    Ноябрьской ночью 1947 года товарищ Сталин смотрел заграничную кинохронику об искусстве, поэтому поблизости дежурили искусствоведы в буквальном смысле слова. Но в одном из репортажей между сценами народных танцев мелькнул парад в Анкаре. Верховный главнокомандующий заметил: все самолеты — реактивные… в отсталой, нейтральной Турции!!! А в непобедимой Советской армии — только поршневые! Забыв об искусстве, распорядился сию минуту созвать генералов и руководителей авиапромышленности. МГБ и на этот раз опозорился: искал долго (кто на охоте, кто на рыбалке или в гостях у юных красоток), доставлял по одному. С каждым — разговор с глазу на глаз, но все говорили одно — со слов А.С. Яковлева: реактивная авиация на данном этапе развития — рекламный пустячок, никаких преимуществ реальных не имеет. Ради ее внедрения в войска реконструировать серийное производство рано. Научно-исследовательские и опытные работы ведутся, немецкий опыт осваивается.

    Последним нашли А.С. Яковлева.

    - Кто, — вопросом на вопрос вождя ответил конструктор, — сказал, что советская авиация не перевооружается?! У нас сегодня опытных реактивных самолетов не меньше, если не больше, чем у вероятных противников. Полным ходом идут летные испытания. Готовится запуск в серию лучших. (Это была правда, хотя и не вся: до завершения испытаний было еще очень далеко, а подготовка к серийному производству — только бумажная). Есть, — продолжал заместитель министра авиапрома, — целые части, вооруженные первым советским серийным реактивным истребителем Як-7Р. Не знаю точно, сколько — это епархия замов по производству и военных, но вопросы к нам у летчиков есть, значит летают!

    Эта была наглая ложь: не только частей таких в СА не было, не существовали еще ни в природе, ни в планах реактивные самолеты Як-7Р. Три образца экспериментальных, еще без войсковых индексов, только-только поступили на летно-доводочную базу.

    - На первомайском параде, — спросил отец народов, — мы их увидим?

    - Не знаю: они ведь особо засекречены. Если Лубянка разрешит, почему бы и не показать.

    - Хорошо, — заключил беседу генералиссимус, — попросим наших пинкертонов.

    Он отлично знал, сколько лет надо, чтобы довести машину до состояния, годного для парада. Несуществующую! Одно из двух: или конструктор нагло врет — тогда что собирается делать через полгода, когда ложь всплывет? Или у него есть уже место где-нибудь в Аргентине или Англии? Надо не забыть Лаврентию сказать, чтоб стерег получше. Впрочем, и Берия, возможно, прохлопал, если Яковлев не врет. В его бедламе может быть все, может, в самом деле самолеты уже на конвейере, сотни летчиков переучены, а зажравшиеся министры и маршалы у себя под носом слона не приметили! И Лубянка вместе с ними! На Колыму всех!

    А Яковлев, не теряя времени, приказал пассажирской скоростью отправить в Тбилиси все 100 трофейных турбореактивных двигателей (ТРД) ЮМО со всеми принадлежностями и приборами, собрал бригаду из 25 лучших конструкторов своего ОКБ и отправился с ними на завод имени Димитрова, уверенный: Саладзе сотворит все необходимые чудеса и, главное, не проронит ни слова по кремлевке. Но чудеса предстояло совершить не только производству, в первую очередь — конструкторам. Задача была на первый взгляд простая: снять с серийного Як-7 — рис. 1 — двигательную установку, и установить — рис. 2 — ТРД. Снаружи фюзеляжа — без существенных переделок. Провести мизерный объем испытаний. А конструкторам надо было так расположить ТРД, чтобы пилотажные характеристики принципиально нового самолета как можно меньше отличались от старого у поршневого. Иначе летчикам пришлось бы долго переучиваться — у них же к старым Якам привычка. Эта наисложнейшая задача, особенно, когда некогда проводить подробные исследования в аэродинамических трубах, была решена блестяще: строевые, средней квалификации, летчики уверенно пилотировали новую машину с первого раза! Под конец операции даже на спарке ни разу не летали! Правда, три машины сломали, но никто серьезно не пострадал, а летные происшествия — постоянный спутник авиации.

    Конечно, это были неполноценные машины — на них не было и четверти приборов управления ТРД, необходимых для нормальной эксплуатации. Характеристики повысились незначительно — аэродинамические формы не соответствовали характеристикам ТРД. Но это было неважно — машины строились не для нормальной эксплуатации, а для одного пролета над Красной площадью. Полетное задание было: взлететь, набрать высоту метров 350, над Историческим музеем снизиться до 40 метров, проходя мимо Мавзолея начать горку, чтоб не задеть Покровский собор, и — на аэродром посадки — почти по прямой. Все — в сомкнутом строю. Топлива хватило еле-еле. Некоторые садились с заглохшим двигателем — ТРД прожорлив.

    Именные награды, неиспользованные узлы и агрегаты, испытательные приспособления, испытанные образцы, в том числе машины в сборе, чертежи и иную техническую документацию я видел своими глазами. Остальное — из рассказов участников и очевидцев. Однако вернемся в 1947 год.

    В колонне демонстрантов МАИ я шагал в начале Красной площади, когда закончился воздушный парад — самолеты времен Отечественной войны и новенькие, сверкающие полированным дюралем обшивок пассажирские Ил-12 прошли на обычной для парада высоте 300-400 метров. Наступила тишина. Через несколько минут мы с великим удивлением услышали рев множества реактивных двигателей. Впервые в жизни — реактивные самолеты над Москвой летали, но по одному. Что их нет в серийном производстве, мы знали твердо. А тут, судя по шуму, сотни! Описанный выше маневр они выполнили точно — волна за волной, вихрем проносились они над площадью. Большинству наблюдателей-неспециалистов показалось, что со сверхзвуковой скоростью. Некоторые «знатоки» утверждали, что им повредили уши ударные волны. На самом деле, скорость этих необычных по виду машин была почти такая же, как только что пролетевших поршневых. Сказался оптико-психологический эффект — близко от наблюдателя движущийся предмет кажется перемещающимся быстрее. Здесь разница была большая, потому и скорость показалась головокружительной.

    Уловка стоила карьеры всем на дипломатической трибуне — прозевали перевооружение Красной армии! То самое, которое на деле началось после этого события и шло своим, не слишком высоким темпом. Показушные машины пригодились для научно-исследовательских работ и конструкторских экспериментов. Родоначальником нового поколения истребителей героический проект не стал: век толстых деревянных крыльев, ферменных фюзеляжей с полотняной обшивкой, негерметичных кабин миновал.

    Много лет спустя в телефонной беседе А.С. Яковлев, уже не заместитель министра, не Генеральный конструктор, не консультант Генсека, сказал мне:

    - Свинство все-таки со стороны отца народов: сделал вид, что ничего не случилось. А мы ведь совершили подвиг конструкторский, и производственный, и какой хотите! За такую работу озолотить по справедливости надо было. А люди ведь в бараках жили, впроголодь. На мой иконостас вешать еще одну звездочку, конечно, бессмысленно, но ведь за ней — целый хвост и орденов, и медалей, и денег, и квартир — действительных благ для людей. Сильно нуждающихся и честно заработавших. Но ему это было непонятно.

    - А может, — возразил я, — наоборот, хорошо понятно, но людей он презирал, а вас лично наградил дороже, чем любыми орденами: жизнью и даже свободой — вы ведь, хоть и обвели его вокруг пальца, в тюрьму, как ваши сослуживцы, не угодили.

    - А вы считаете, мое место — там?

    - Я вам, А.С., не судья, просто никогда не поверю, что Сталин не узнал никогда всю эту историю — все тайное когда-нибудь становится явным. Он вас простил.

    - Вы, — долго помолчав ответил А.С., — вероятно, правы, но все равно за людей обидно.